— Но я действительно мало что знаю, гражданин начальник, — пробормотал он.
— Ага. Теперь уже «мало что». «Мало что» — это уже кое-что, — скаламбурил Порогин. — Не так давно вы утверждали, что вообще ничего не знаете. Итак?…
Ярошенко покосился на лежащие перед следователем мелко исписанные листы бумаги.
— А вы внесете мои показания в протокол? — опасливо поинтересовался он.
— Разумеется.
— И запишете, что это было чистосердечное признание?
— Если это действительно будет признание…
— Тогда пишите. — Ярошенко зачем-то поднял и поднес к самым глазам свои тяжелые широкие ладони, будто внимательно изучал нанесенный на них природой рисунок линий жизни. — Мы переправляли на Юго-Восток лекарства, презервативы, внутриматочные спирали… словом, всякую мелочь, которая здесь стоит недорого, а там — вдесятеро больше. От меня требовалось только одно: закрыть глаза на внеплановый рейс и отправить в качестве сопровождающих нескольких моих людей, для надежности.
— Погодите, как — ваших людей? Они что, в свободное время летали?
— В рабочее, — еле слышно произнес майор. — Утром приходили на дежурство, улетали, а вечером…
— Ясно. Дальше — про самолет.
— Как правило, самолет приземлялся где-нибудь в тропиках, на секретном аэродроме, его быстро разгружали и отправляли восвояси…
— Пустым?
Ярошенко помялся и нехотя сообщил:
— Не всегда. Иногда везли груз.
— Какой? — напирал Порогин.
— Ну… например, драгоценные камни… Я толком не знаю. Не интересовался.
— От кого вы получали инструкции?
— Не знаю.
Игорь с раздражением отшвырнул прочь карандаш.
— Но я и вправду не знаю, гражданин начальник, поверьте! — взмолился несчастный начальник отделения милиции аэропорта. — Мне звонили по телефону и называли время вылета, номер борта и прочее. Оставалось лишь точно следовать распоряжениям.
— Кто звонил: мужчина… женщина?
— Мужчина, по-моему. Хотя… — Ярошенко помедлил. — Вы же знаете, гражданин начальник, сейчас такие женщины пошли, пьют-курят, голос погрубее, чем у мужика, бывает. Может, и женщина. Но скорее, мужчина.
— Он не представлялся?
— Я узнавал его сразу. Между собой мы его прозвали Хлыстом.
— Почему?
— Ну голос у него такой. Резкий. Никогда не здоровался. Сразу выкладывал, что к чему, и бросал трубку.
— Каким образом с вами расплачивались?
Ярошенко хотел было вновь занудить насчет собственного бессребреничества, но наткнулся на суровый взгляд Порогина и, обреченно вздохнув, проговорил:
— Деньги лежали в камере хранения. Хлыст звонил мне и называл номер ячейки и шифр. Я шел и вынимал пакет.
— Вы никогда не пробовали вычислить, кто оставляет деньги? — недоверчиво прищурился Игорь.
— А зачем? — удивился Ярошенко. — Сами понимаете: много будешь знать, скоро состаришься.
— Оригинальная мысль. — Порогин что-то быстро записал в протокол, затем, подумав, поинтересовался: — А что касается сопровождающих документов?…
— Их тоже оставляли в камере хранения. Документы были оформлены по всем правилам, комар носу не подточит. Если честно, поэтому я и позволил себе ввязаться в эту историю, — жалобным голосом добавил подследственный. — Если документы в порядке, думаю, какой убыток государству? — Никакого! А мне к зарплате прибавка. Зарплаты у нас сейчас мизерные, ребенку конфет не купишь, я уж об остальном не говорю. Все вокруг богатеют, а честному труженику нельзя, что ли?
— Честному — можно, — усмехнулся Порогин, — да только вы тут при чем?…
Ярошенко насупился.
— Я в милиции двадцать пять лет с гаком… Вы еще пешком под стол ходили, когда я…
— Про боевые заслуги расскажете на суде, — безапелляционно перебил следователь. — Прочтите и распишитесь здесь и здесь. На сегодня все.
Арестованный тяжело поднялся со стула, укоризненно поглядел на Игоря, расписался под протоколом допроса, не читая, и направился к двери, за которой уже возник молодцеватый конвоир.
— До свиданьица, — буркнул Ярошенко на прощанье.
Эта фраза, впрочем, была адресована не Порогину, а женщине средних лет, сидевшей в дальнем углу комнаты с газетой в руках.
Женщина поспешно оторвалась от газеты и с хлопотливой улыбочкой закивала: мол, до свидания, всего хорошего!
— Что скажете, Клавдия Васильевна? — спросил Игорь, когда дверь за арестованным закрылась.
Дежкина — а это была именно она, — не торопясь, обстоятельно сложила газетный лист, запихнула его в хозяйственную сумку, из которой торчали папки с бумагами, хвост петрушки и еще всякая всячина, и пересела поближе к столу следователя.