— Пан инженер, — сказал полковник, — я хотел бы задать вам несколько вопросов.
С этими словами офицер милиции вынул из кармана блокнот и ручку.
— Пожалуйста, — кивнул Жарский. — Чем могу быть полезен?
— Мы хотели бы узнать вот что. Установлено: пан Доброзлодкий в 20.45 пошел к телефону. Не заходил в салон, когда возвращался?
— Может, и заглянул, но я его не заметил. Торопился починить телевизор до начала «Кобры». Стоял за аппаратом и копался внутри.
— А после, когда ювелир вернулся на второй этаж, вы не слышали, как кто-то спускается вниз и выходит из дома?
— Я не знаю, когда пан Доброзлодкий спустился звонить. Слышал на лестнице чьи-то шаги, а больше ничего добавить не могу.
Полковник записал ответ, но закрывая блокнот, уронил ручку прямо под ноги инженеру. Жарский хотел ее поднять, но офицер опередил его, нагнулся, отыскал ручку и сунул в карман.
— Уже можно ложиться? Скоро два часа ночи.
— Нам очень жаль, но потерпите еще чуть-чуть. Дело, в сущности, закончено. Все данные говорят о том, что грабитель пробрался снаружи. Остались только некоторые формальности. Это не затянется надолго.
Полковник поклонился инженеру и направился к двери. Подпоручик последовал за ним.
— Ничего не понимаю, — заявил он, выйдя в коридор.
— Есть у меня одна версия, но о ней поговорим попозже, — отмахнулся полковник и постучал к пани профессору.
Мария Рогович, одетая, лежала на кровати.
— Пожалуйста, не вставайте, — жестом остановил ее полковник. — Только два слова.
— Слушаю вас.
— Выйдя от пана Крабе, вы встретились с пани Медяновской?
— Нет. Я пошла прямо вниз. Разнервничалась и не могла сидеть одна. К счастью, я вспомнила, что пани Бася просила дать ей «Монд». Я взяла газету и пошла наверх. Встретила пани Медяновскую, когда она выходила из комнаты Доброзлоцкого.
— Было ли у Медяновской что-нибудь в руках, скажем молоток?
— Нет, ничего не было.
— А ювелира вы тогда видели?
— Не видела. Только слышала от пани Баси, что в номере Доброзлоцкого никого нет.
— Благодарю вас. Думаю, через полчаса вы, хоть и позже обычного, сможете лечь спать.
На втором этаже полковник тщательно осмотрел комнату ювелира. Особый интерес вызвало у Лясоты разбитое стекло.
— Взгляните, поручик, осколки есть только снаружи, на балконе. В комнате нет даже самого крохотного.
— Это исчерпывающе доказывает, что стекло выбито изнутри, — заметил подпоручик.
— Исчерпывающе? Я бы так не сказал. Скорее, «с большой вероятностью». В криминалистике нет, во всяком случае очень мало, исчерпывающих, как вы выразились, доказательств. Одна из самых известных судебных ошибок межвоенного времени, процесс и обвинительный приговор были основаны главным образом на том, что все осколки разбитого оконного стекла лежали снаружи, а стало быть, окно выбили изнутри. Впоследствии выяснилось, что в действительности стекло было выбито снаружи… Будем же соблюдать осторожность и избегать критических заключений.
— Пани Зося, — спросил полковник, входя в комнату кинозвезды, — не припоминаете ли вы такую деталь: у двери ювелира вы встретили пана Земака?
Пани Захвытович задумалась.
— Да. Я встретила его, направляясь вниз смотреть телевизор. Пан Земак стоял у двери комнаты пана Доброзлоцкого. О чем-то меня спросил. То ли сказал, что ювелир у себя, то ли заявил, что моего соседа нет. Я не обратила внимания. Не принадлежу к числу почитателей этого живописца.
— А когда вы шли в салон, молоток валялся на диванчике?
— Да. Это я помню. Но не там, где я его положила, а в другом углу.
— Стояла ли у балкона приставная лестница, когда вы шли к Загродским за шалью?
— Нет. Лестницы не было.
— Может, вы не заметили?
— Я не такая разиня. Эту лестницу трудно не заметить. Посмотрите! — с этими словами пани Зося отдернула занавеску. Через стеклянную дверь была прекрасно видна лестница, приставленная к балкону.
— Она стоит против моей двери. Даже слепой мог бы заметить!
— Действительно, ее трудно не разглядеть… А из соседней комнаты не доносился шум? Минут примерно за пять до «Кобры»?
— Я ничего не слышала. Меня злило, что ребята еще не пришли. От скуки и злости я включила свой маленький японский транзистор и попыталась поймать какую-нибудь музыку. Но видно, от этого трескучего телевизора были помехи, и радио только хрипело. Я чуть об пол его не треснула! В конце концов взяла плащ и шаль и вышла из комнаты, хотя поначалу собиралась ждать мою «гуральскую гвардию» здесь.
— Пан Доброзлоцкий показал драгоценности гостям только сегодня, а вы уже несколько дней назад обещали Пацине и Шафляру прийти к «Ендрусю» на танцы с великолепным ожерельем на шее. Парни сообщили, что вы выразились так: «Все бабы окочурятся». Что дало вам повод так говорить?
Пани Захвытович ничуть не смутилась.
— Пан Доброзлоцкий очень меня полюбил. Я часто его навещала и давно знала, что он потихоньку над чем-то работает. Впрочем, насколько я знаю, ювелир говорил об этом, разумеется по секрету, не только мне, но и другим гостям «Карлтона». Над чем он работает — я понятия не имела. Не догадывалась, что это такие дорогие украшения. Знала только, что они из золота и драгоценных камней.
— Пацине и Шафляру вы говорили…
— Да я сейчас объясню! Четыре дня назад я зашла к пану Доброзлоцкому. Мне просто захотелось шоколаду, а я знала, что у ювелира всегда есть разные сладости, потому что врачи велели ему бросить курение. Когда я вошла в комнату, он сидел за столом и держал в руках великолепное брильянтовое колье. Я только мельком его видела: пан Доброзлоцкий сразу же его спрятал, сказав, что оно еще не готово. А все-таки я успела заметить, что это вещь неслыханной красоты. Тогда мне пришло в го-лаву, как хорошо было бы в этом ожерелье явиться на тайцы. Я и попросила ювелира мне его одолжить.
— Пан Доброзлоцкий согласился?
— Во всяком случае, наотрез не отказал. Засмеялся и обещал вернуться к этому, когда колье будет готово. Поэтому я и мобилизовала свою гвардию, чтобы пойтц на танцы.
— Не имея уверенности, что получите ожерелье напрокат?
— Я не предполагала, что пан Доброзлоцкий так дурно воспитан и откажет женщине в подобном пустяке. Он дал мне, правда, очень красивые вещи из серебра, но сами признайте: это не одно и то же. Я была прямо вне себя, когда ушла от него с серебряными побрякушками вместо ожерелья. Увидев ювелира на полу, в крови, я поначалу даже подумала, что Бог наказал его за неучтивость.
— А может быть, это вы, от имени Бога, ударили ювелира молотком по голове? — насмешливо спросил подпоручик.
— Чтобы сделать вам приятное, я призналась бы в преступлении, — мрачно сострила пани Захвытович. — Но не могу. Ведь вы сами не верите, что я причастна к покушению. Не правда ли?
Подпоручик промолчал, а полковник попрощался с актрисой:
— Оставляем ваш гостеприимный кров и идем навестить пана Крабе. Вскоре мы пригласим всех в салон, чтобы покончить со следствием. Потерпите еще немного.
В соседней комнате полковник попросил критика показать, как он взглянул в окно. Пан Крабе подошел к балконной двери и слегка отодвинул штору. Находившийся поблизости фонарь дневного света и окна соседних комнат ярко освещали балкон и приставленную к нему лестницу.
— Видите, ее нельзя было не заметить…
Следующий визит офицеры нанесли редактору Бурскому, который жил на третьем этаже.
— Прошу прощения, — входя, сказал полковник. — Только два вопроса.
— Пожалуйста. Можно и больше, если надо.
— Когда вы сидели у Доброзлоцкого, кто-нибудь к нему заходил?
— Да, забыл вам сказать. На минутку заглянул пап Крабе, но, увидев, что ювелир не один, извинился и сразу ушел. У меня это совершенно вылетело из головы во время допроса.
— А вы заметили, который был час, когда вместе с паном Доброзлоцким выходили из комнаты?
— Во время нашего разговора ювелир несколько раз посмотрел на часы. Я даже спросил, не собирается ли он уходить, не ждет ли кого-нибудь. Он ответил, что ему надо в назначенный час позвонить по телефону. Обычно, если человек смотрит на часы, собеседник машинально делает то же самое, и потому я хорошо помню, что мы вышли из комнаты без четверти девять.