«Значит, он тут, еще не уехал», — подумала.
Но нет, его тут не было.
Бросилась на перрон.
Много народа ожидало прибытия поезда. Говорили, что поезд опоздал, но скоро будет.
«Стало быть, поезд еще не отошел!» — обрадовалась.
Засматривала каждому в лицо, раз десять прошла.
Нет, и тут его не было.
«Может быть, он где-нибудь там, ждет ее», — и она спустилась на полотно, пошла по полотну.
Прошла семафор, прошла будку, прошла мост, а все шла. Начался пустырь, огороды, а все шла.
Над леском, куда загибает полотно, горит звезда, словно светит ей и ведет.
И вдруг Христина Федоровна слышит, как где-то далеко звонит звонок; первый, второй, третий... И в то же время яркий свет озаряет полотно, разгораясь, стучит.
И звезда, блеснув, стучит.
И мчится прямо на нее весь, как смерть, поезд.
— Господи! — шарахнулась Христина Федоровна от поезда в сторону, а в душе рванулось что-то и, вскрикнув, оборвалось.
Она одно видела: перед мчащимся поездом в свете рефлекторов летел человек в знакомой высокой шапке, летел Нелидов с раскинутыми руками, как огромный черный орел, летел долго, пока не упали неверные крылья и он не ткнулся лицом в нефтяную шпалу.
А шипящие стальные лапы схватили это человеческое тело и, дыша огнем и свистя, разорвали его на мелкие кусочки. И ревут и мчатся, загребают быстрее, подмазанные человеческой кровью, повинной смерти.
Звезда стучит.
6.
Давно минула полночь.
За холодным самоваром на своем обычном месте, как с креста снятая, сидит Христина Федоровна, сидит она так вот уж с час с тех пор, как едва живую, ее привезли с вокзала. И какая-то упорно-гнетущая мысль стягивает ее лоб в глубокую, старушечью морщину.
На диване, вытаращив глаза, полулежит старик с тяжелой головой, отягченной тараканьими яйцами.
Какие-то рожи с рыжими бородами обступают его: один маленький с согнутой в кольцо спиною пилит ему ногу, другой курносый поджаривает раскаленным железом подошву.
— У вас нет сострадания и жалости, вас нельзя упросить, — стонет от бессилия и боли измученный старик.
И на минуту рожи с рыжими бородами исчезают и скоро снова появляются: трясут рыжими бородами, егозят по полу, пыряют старика: один ногу ему пилит, другой поджаривает подошву, — проклятые, и не уйти никуда от вас старику.
Мигает выгорающая лампа.
Дует ночь полыми губами в умирающее пламя, и гоняются тени юркие, как мышата, скачут и липнут к синему окаменевшему лицу старика вкруг щетинистых седых бровей и, измаявшись, ползут по бороде в разинутый рот.
И ползут они темные, неумолимые по полу, по ковру,
по столу, по Христине Федоровне, по столу, по полу, по ковру, по всем углам, по всем дверям, по всему дому.
Бессонные, ложатся спать в собачьем сне.
Снится свернувшемуся у ног старика псу Купону, будто не комнатный он, а дворовый пес, и была у него конурка, а вот ущемили хвост, разоряют конурку — —. И ворочается пес Купон.
А в чулане меж дверей, забившийся в чулан сидит на поганом ведре раздетый в длинных черных чулках Костя, не Костя Клочков, а Костя Саваоф, не Костя Клочков, а ворона, и сидит, несет яйца гусиные да утиные, считает тараканьи шкурки, чтобы никому уж впредь не считать, ковыряет свой кривой изуродованный нос, ковыряет с жаром, с удовольствием.
А время идет, а время идет, откалывают часы миг за мигом в пучинную вечность без возврата, а может быть, чтоб повторить миллион миллионов раз одно и то же.
* * *
На колокольне пробило три.
Три раздумных, три долгих удара, три положенных древних напева.
И было на земле смертельно тихо.
Сгущались погасшие звоны, летели и, развеваясь белым призрачным паром, колебались, как белые перья.
— Звезды, примите нас!
А синие звезды далекие пели последние надземные песни и неземные земной тоской устилали холодное небо.
А над домами высоко, на самом верхнем ярусе соборной колокольни в оконном пролете, упираясь костлявыми ладонями о каменный подоконник и выгнув длинно по-гусиному шею, хохотал кто-то, сморщив серые, залитые слезами глаза, хохотал в этой ночи звездной.
— Чего балуешь, Костя! — окрикнул со сна старик соборный сторож, принимая неизвестного за Костю, и, заломив голову кверху, ужаснулся.
Шагал старик свою полосу, кутался в тулуп; шагал вкруг холодной, такой суровой и гордой белокаменной колокольни...
И не введи нас во искушение,
Но избави нас от лукавого.
КОНЕЦ.