— Никогда я не видел таких людей! — пробормотал мистер Англичанин, глядя в окно. — В жизни не видывал!
Это была правда, ибо он лишь впервые выехал за пределы своей родины — островка честного, островка тесного, островка прелестного, островка известного и весьма достойного во всех отношениях, но отнюдь не представляющего собой весь земной шар.
— Эти ребята, — сказал мистер Англичанин, окинув глазами площадь, усеянную там и сям солдатами, — похожи на солдат не больше, чем… — Но, будучи не в силах придумать достаточно выразительное сравнение, не докончил фразы.
Это тоже (если судить по его опыту) было вполне справедливо, ибо хотя в городке и в его окрестностях наблюдалось огромное скопление военных, но их всех до единого можно было бы собрать на парад или полевые маневры и не найти среди них ни одного солдата, задыхающегося под своим нелепым обмундированием, или солдата, охромевшего от обуви, которая ему не по ноге, или солдата, стесненного в движениях ремнями и пуговицами, или солдата, которого намеренно превратили в человека, совершенно ни к чему не способного. Целый рой живых, смышленых, деятельных, проворных, расторопных, боевых ребят, мастеров на все руки, умеющих ловко взяться за что угодно — от осады крепости до варки супа, от стрельбы из пушек до шитья, от фехтования до нарезывания луковицы, от войны до приготовления яичницы, — вот кого можно было увидеть здесь.
И что за рой! От Главной площади, на которую смотрел мистер Англичанин и где несколько взводов, составленных из новобранцев, упражнялись в маршировке гусиным шагом (некоторые из этих новобранцев лишь наполовину превратились из куколок в бабочек, иначе говоря — еще не окончательно перешли из штатского состояния в военное, ибо туловища их до сих пор были облачены в крестьянские блузы и только ноги — в форменные шаровары), — от Главной площади до укреплений и дальше на много миль весь город и ведущие к нему пыльные дороги кишели солдатами. Целый день на поросших травою валах, окружающих город, обучающиеся солдаты трубили в трубы и рожки; целый день в закоулках сухих траншей обучающиеся солдаты все били и били в барабаны. Каждое утро солдаты выбегали из огромных казарм на усыпанный песком близлежащий гимнастический плац, и там перелетали через деревянную кобылу, подтягивались на кольцах, кувыркались между параллельными брусьями, бросались вниз с деревянных помостов, — брызги, искры, блестки, ливень солдат! В каждом углу городских стен, на каждой гауптвахте, в каждой подворотне, в каждой караульной будке, на каждом подъемном мосту, в каждом рве, заросшем камышом, и на каждой насыпи, поросшей тростником, — всюду виднелись солдаты, солдаты, солдаты. Но чуть не весь город состоял из стен, гауптвахт, ворот, караульных будок, подъемных мостов, рвов, заросших камышом, и насыпей, поросших тростником, и поэтому чуть не весь город состоял из солдат.
Каким был бы этот сонный старинный городок без солдат, если даже с ними он до того заспался, что не заметил во сне, как эхо его охрипли, оборонительные засовы, замки, запоры и цепи все позаржавели, а вода во всех рвах застоялась! С тех времен, как Вобан соорудил здесь такие чудеса инженерного искусства, что, когда смотришь на этот город, чудится, будто он бьет тебя по голове, а каждый приезжий чувствует себя совершенно ошеломленным и подавленным его непостижимым видом, — с тех времен, как Вобан превратил его в воплощение всех существительных и прилагательных, относящихся к военно-инженерному искусству, и не только заставил вас пролезать в город боком и вылезать из него боком справа, слева, понизу, поверху, в темноте, в грязи, через ворота, под арками, через крытые проходы, сухие проходы, сырые проходы, рвы, опускные решетки, подъемные мосты, шлюзы, приземистые башни, стены с бойницами и батареи тяжелой артиллерии, но, кроме того, нырнул по всем правилам фортификации под поля, окружающие город, и, вновь вынырнув на поверхность мили за три-четыре от него, возвел непостижимые насыпи и батареи среди мирных посевов цикория и свеклы, — с тех самых времен и до нынешних этот город спал; пыль, ржавчина, плесень покрыли его сонные арсеналы и склады, и трава выросла на его тихих улицах.
Только в базарные дни Главная площадь внезапно вскакивала с постели. В базарные дни какой-то благожелательный колдун стучал своей волшебной палочкой по плитам Главной площади, и тотчас же на ней возникали людные балаганы и ларьки, скамейки и стойки, приятный гул множества голосов, торгующихся и расхваливающих товары, и приятное, хотя и своеобразное смешение красок — белые чепцы, синие блузы и зеленые овощи, — и тогда чудилось, будто Рыцарь — искатель приключений — наконец-то действительно явился и все вобанцы внезапно пробудились ото сна. И вот уже по длинным аллеям, трясясь в запряженных ослами повозках с белым верхом, или сидя на ослах, в двуколках или фургонах, в телегах или кабриолетах, пешком, с тачками или с ношей за плечами, а также по речкам, рвам и каналам в маленьких остроносых деревенских лодках толпами и кучками двигались крестьяне и крестьянки с разными товарами на продажу. Здесь можно было купить сапоги, башмаки, сласти и одежду, а там (в прохладной тени городской ратуши) — молоко, сливки, масло и сыр; здесь — фрукты, лук, морковь и все, что требуется для приготовления супа, там — домашнюю птицу, цветы, упирающихся свиней; здесь — новые лопаты, топоры, заступы, садовые ножи, необходимые для земледельческих работ, там — горы хлеба и зерно в мешках; тут продавались детские куклы, а там — пирожник оповещал о своих товарах боем и дробью барабана.
Но чу! Вот раздавались фанфары труб и сюда, прямо на Главную площадь, в роскошной открытой коляске, с четырьмя дующими в рожки, бьющими в барабаны и тарелки, разряженными в пух и прах лакеями на запятках, выезжала «Дочь некоего медика» в массивных золотых цепочках и серьгах, в шляпе с голубыми перьями, защищенная от любующегося ею солнца двумя огромными зонтами из искусственных роз, — выезжала, чтобы раздавать (в благотворительных целях) ту маленькую и приятную дозу лекарства, которая уже исцелила тысячи больных! Зубная боль, ушная боль, головная боль, сердечная боль, желудочная боль, истощение, нервозность, припадки, обмороки, лихорадка, озноб — все одинаково успешно излечивалось маленькой дозой лекарства прославленной Дочери прославленного медика! Вот как это происходило. Она, Дочь медика, владелица восхитительного экипажа, говорила вам, — а громы труб, барабана и тарелок подтверждали ее слова, — говорила вам, что в первый день вы, приняв маленькую приятную дозу лекарства, не почувствуете ничего особенного, кроме чрезвычайно гармоничного ощущения неописуемой и неодолимой радости; на второй день вам станет лучше, и настолько, что вам покажется, будто вы сделались другим человеком; на третий день вы окончательно избавитесь от своей болезни, какова бы она ни была и как бы долго вы ни болели, и тогда вы броситесь искать Дочь медика, чтобы пасть к ее ногам, лобызать края ее одеяния и накупить еще столько маленьких приятных доз лекарства, сколько сможете достать, распродав все свое скудное имущество; но она окажется недосягаемой, ибо она отбыла к египетским пирамидам собирать лекарственные травы, — и вы (хоть и исцелившийся) предадитесь отчаянию! Так Дочь медика обделывала свои дела (и очень проворно), и так шли своим чередом купля и продажа, смешение голосов и красок, пока уходящий свет солнца, покинув Дочь медика в тени высоких крыш, не побуждал ее укатить под звуки меди на запад, сверкнув прощальным эффектом бликов и отблесков на великолепном экипаже.