Комбат увидел своего недавнего гостя прислонившимся к одной из повозок. Тот, заметив это, презрительно усмехнулся и, бравируя своим бесстрашием, подтянулся за борт повозки, встал на ось и звонко, задорно крикнул:
— Лучше у спекулянта купить, чем с голоду подохнуть!
Одобрительный гул покрыл его слова. А он неторопливо спустился на землю и не спеша, не оглядываясь, пошел со двора.
— На четверть фунта хлеба в день не навоюешься, братцы! — кричал маленький вихрастый солдат в огромной вислоухой ушанке.
К столу шагнул рослый, бородатый и косматый детина и сиплым басом сказал:
— Повоюешь! Поставят тебе за спину заградотряд из Чеки, будешь вперед бежать и «уря» орать!
Детину узнали — это был знаменитый брянский босяк по кличке Плевна, объявивший себя идейным анархистом. Его заявление встретили хохотом, криками:
— Крой, Плевна! Долой Чеку!
Молодой красноармеец, видно из рабочих, оперевшись на чьи-то плечи и высоко поднявшись над толпой, старался всех перекричать:
— Товарищи! Чека борется с контрреволюцией! Чека бьет контру, товарищи!
В ответ раздался свист.
Жилину было ясно, что настроение собравшихся изменилось не случайно.
— Надо кончать митинг, — шепнул он Панкову. — Здесь слишком много посторонних и подозрительных.
Но в это время недалеко от них в толпе несколько голосов хором прокричали:
— Слу-шай-те!
И оттуда кто-то невидимый в мгновенно наступившей тишине громко и внятно сказал:
— Чекисты и коммунисты против народа, против революции. Все вы знали настоящего революционера художника с Брянского завода товарища Гарусова. Позавчера чекисты предательски заманили его в лес и подло убили! Долой убийц!
И хотя мало кто из присутствующих знал Гарусова, рев покрыл эти слова.
Комбат протиснулся к столу. Возле Жилина собрались почти все командиры.
— Разведите людей по местам! — бросил им Жилин и вскочил на стол.
Коммунисты и комсомольцы стали со всех сторон пробираться к нему. Но их было немного, Жилин насчитал всего семнадцать человек.
Коренастая фигура военкома, который, заложив ладони за пояс гимнастерки, невозмутимо сверху оглядывал толпу, была хорошо видна отовсюду. Его уверенность и насмешливая улыбка, его спокойствие подействовали. Шум понемногу стал спадать.
— Товарищи красноармейцы! — негромко сказал Жилин, и его услышали во всех концах площади. — Среди вас затесались люди, которые хотят сорвать наш митинг. Это провокаторы, враги, перед которыми мы не станем говорить о наших боевых делах и задачах. Поэтому сейчас командиры разведут вас по подразделениям. Вы сами должны очистить ваши ряды от контрреволюционной сволочи!
— Становись! Становись! Становись! — раздались команды ротных. Часть толпы шарахнулась к воротам, остальные строились на плацу.
На другой день после митинга Митя подошел к зданию на Московской улице, где помещался штаб бригады. Рядом, в доме бывшего офицерского собрания, сейчас находился Центротеатр. На фанерном щите красными буквами стояло:
«Разбойники». Трагедия Шиллера. С участием артистов столичных театров. Просьба не лузгать семечки».
— Начинается пролетарская культура! — насмешливо произнес кто-то за Митиной спиной.
Митя обернулся. Перед ним стоял Владислав в кавалерийской куртке, в кубанке, в сапогах со шпорами. Плоская серьга величиной с копейку поблескивала в правом ухе. Его удлиненное, тонкое и бледное лицо с маленькими усиками было красиво, когда он, играя бровями, улыбался Мите.
— Да, начинается пролетарская культура! — с вызовом повторил Митя. — Что тут смешного?
Словно не замечая Митиного тона, Владислав положил руку ему на плечо.
— Впрочем, народ нужно развлекать, это правильно...
Митя страстно любил театр, и слова Владислава прозвучали для него особенно фальшиво.
— Театр — не конфетка! — резко сказал он и, дрожа от ненависти, отодвинулся.
Внезапно он понял, как давно и глубоко ненавидит этого человека с его воркующим голосом, пошлой серьгой, искусственной, недоброй улыбкой. «Ревную?! — подумал Митя и немедленно осудил себя: — Я несправедлив к нему!»
— Ваш брат говорил мне, вы идете в армию?
Митя принудил себя ответить и даже показал направление, выданное губисполкомом.
— Завидую вам, Димитрий, — произнес Владислав, продолжая улыбаться. Ему было лет под тридцать, и он говорил с Митей, как старший. — А мы тут остаемся, в обозе, так сказать. — Он цепко ухватил Митю под руку и стал прогуливаться с ним перед зданием штаба. — Я чекаю, ожидаю стоматолога, — пояснил он, кивая на вывеску у входа в дом: «Зубной врач Губерман». Штаб занимал второй этаж.