На своем стареньком, дребезжащем и дымящем авто он заехал за управляющим. Было раннее утро, и Гавриченко катился к нему через сад, румяный, свежий, весь округлый, как спелое яблочко.
— А мне говорили, вы болеете! — еще издали разводя руками и радостно улыбаясь, говорил он. — Враки?
— Болел! — приветливо кивнул ему Медведев, приглашая в машину. — Болел, да вдруг выздоровел и вот вздумал проехать с вами на шахту.
— Не щадите вы себя, товарищ Медведев, — пыхтел Гавриченко, устраиваясь на заднем сиденье. — Ведь у вас что — прострел? И в шахту — в сырость! — Поерзал, уютно расположился. — Что вдруг под землю потянуло?
— Служба, товарищ Гавриченко. Чекисту полагается на версту под землей видеть, — пошутил Медведев. Потом, обернувшись назад, заговорил серьезно и доверительно: — Здоров, здоров! Так просто насморк был. Я уже месяц в уезде, а о шахтах не имею никакого представления. Надо же познакомиться. Вот в порядке коротенькой экскурсии. Не возражаете, что потревожил?
— Очень рад! — со счастливой улыбкой отвечал управляющий. — Шахту я люблю. И показывать свежему человеку — удовольствие, даже радость, верите ли! Ведь я, можно сказать, родился и вырос с этим бассейном. Вся родня моя — шахтеры. Козодуба знаете?
— Управляющий Ново-Азовской шахтой? — вспомнил Медведев представительного, одутловатого мужчину с темной маленькой бородкой, которого видел мельком на каком-то совещании.
— Мой тесть, — скромно сказал Гавриченко. — Прекрасный специалист!
Широкая бадья неустойчиво покачивалась под ногами. От напряжения поясница болела так, что, перелезая через борт бадьи, Медведев чуть не вскрикнул. Но разве больной человек полезет в шахту так просто, из любопытства! И когда после стремительного спуска днище бадьи вздрогнуло и заскрежетало, он, преодолевая боль, ловко выпрыгнул и стал с интересом озираться по сторонам.
У ствола тускло мерцала небольшая электрическая лампочка. Узкие рельсы уходили в туманную глубь, где неясно чернел вход в главный штрек. Под ногами поблескивали черные лужи и хлюпала грязь. Брезентовые куртки и брюки, надетые перед спуском, тотчас покрылись темными пятнами от капели.
Стоял непрерывный, глухой шум падающей воды.
Навстречу из мрака вышли несколько чумазых парней в невообразимых лохмотьях. У одних сапоги сплошь в дырах, из которых торчат мокрые лоскутья, у других ноги обернуты кусками кожи или резины поверх грязных тряпок и похожи на безобразные обрубки. Но измазанные углем лица были молоды, сверкали глаза и зубы, и странно живо звучали веселые голоса. Они что-то бурно обсуждали, а завидев Гавриченко, дружно расхохотались.
— На ловца и зверь!
— Здорово, товарищ начальник!
— Чи то дощ вас сюды загнав, чи що?
И, пошептавшись, окружили Гавриченко. Тот, с улыбкой оглядываясь на Медведева, пошутил:
— Сейчас митинг будет!
— Митинг не митинг, — уже серьезно сказал долговязый парень, — а когтями больше скрести уголь не можем. Давайте инструмент!
— Они правы, — вздохнул Гавриченко. — Голыми руками уголь не возьмешь. Видите, инструментов Москва не дает, раздеты-разуты, на одном энтузиазме держатся. Герои ребята! А тут мы — давай на-гора́! И ругаем. Тяжелое время.
— Да, понимаю, — сочувственно произнес Медведев. — А мы управляющего ругаем: мало угля.
— Вот, вот! — подхватил Гавриченко.
— И все-таки уголь нужен, ребята! — обратился Медведев к шахтерам.
— Вы нас за резолюцию не агитируйте, — помрачнев, сказал долговязый. — Мы сюда по комсомольской путевке пришли. И если надо, зубами уголь выгрызем. Только выгрызать негде — все забои затоплены. Топчемся без дела!
— Да, да, военная разруха... Пошли, Дмитрий Николаевич! — заторопился управляющий.
Но Медведев спокойно продолжал беседовать с комсомольцами.
— Кое-какие участки все же есть?
— Та булы! — в сердцах сказал круглолицый украинец. — А недели две тому завалило вентиляционный шурф на последнем участке...
— Завалило?! — взорвался долговязый. — Сволочь какая-то обвал устроила, контра проклятая!
— Неужели нельзя восстановить?
— Пытали! — махнул рукой круглолицый. — Начальство кажуть, машин у нас таких нема, щоб восстановить. А мы разве понимаем?
Медведев взглянул на управляющего, тот утвердительно кивнул и развел руками.
Они долго шли по темному туннелю, светя себе шахтерскими лампами. Гавриченко, показывая дорогу, все объяснял, что такое крепления, что значит штрек, шурф, штольня. В стенах жирно поблескивала полоса угля. Воздух становился тяжелее. Вода доходила уже до щиколотки.