Хозяин смутился и, сглаживая неловкость, заявил, что он именно за скромность и ценит горничную. И вообще Милда аккуратна и честна. А потом перевел разговор на свои столичные знакомства. Мелькнуло имя начальника рижской полиции...
Михаил Михайлович попросил товарищей, находившихся в Риге, навести справки о Милде Заринь, о ее женихе. И однажды в гараж, где работал механик Вилли Озолинь, явился гость из Москвы.
Механик нахмурился, услыхав имена земляков, которые в девятнадцатом ушли с боями на восток. «Не понимаю, о ком вы, господин...» — «Ладно, Вилли, мое имя тебе сегодня ни к чему, но эти ребята — мои однополчане. Латышские стрелки.»
До позднего вечера рассказывал он механику о сражении на мосту через Даугаву, о боях на Волге.
И однажды ночью Милда тихо открыла дверь — не парадную, а другую, ведущую с «черного хода» в кухню. Он пробрался в кабинет, к сейфам и, поколдовав над замками с шифром, открыл стальные тайники. Хозяин безмятежно спал, когда столь хитро «пойманный» им коммерсант раскрыл кожаный переплет первой папки.
Адреса, по которым уходила информация корреспондента-шпиона, оказались весьма полезными, но, пожалуй, самым скромным трофеем. Здесь аккуратно сложены были стопочкой списки с именами всех зарубежных резидентов, добывавших в Риге информацию о Советской России. Не зря, видать, Дональд Дэй числил среди своих приятелей начальника полиции... Самая крупная шайка работала на гитлеровскую разведку. И бумаги, подтверждающие ее связь с местной полицией, нашлись в очередной папке. А самой весомой находкой оказались списки «резерва», из которого черпались «кадры» осведомителей и террористов для засылки в Советскую Россию. Отдельно — имена и адреса агентов, уже перешедших границу и дожидавшихся своего часа в подполье.
Вот такая картина проступила, обрела четкие очертания — словно изображение на фотопленке, брошенной в ванночку с проявителем. Все документы в строгом порядке легли снова на свои места, дверцы закрылись, и погас узкий луч фонарика.
В день, оговоренный заранее, финский коммерсант любезно простился с Дональдом Дэем, поблагодарил за содействие, принял сувенир-кубок с орнаментом, рассказал на прощание пару весьма острых эпизодов из русской жизни и отбыл.
За тридцатыми — сороковые... Тривиальная истина — если иметь в виду лишь календарь. Но грозные сороковые годы не просто должны были наступить в положенный срок: они несли миру и горькие, и сладкие плоды, созревшие из семян, посеянных в тридцатые годы. Но вот беда — не всем людям и даже не всем государствам дано было познать вовремя цену и суть этих семян. Далеко не всем дано было предвидеть, какие всходы поднимутся из этих семян, столь разных. И далеко не все, кто предвидел, исполнены были решимости и желания выкорчевать, пресечь зло. Тридцатые годы — тяжелая пора, когда беспечность и неведение стали сродни злому умыслу.
Правду миру говорил Советский Союз. Дать отпор поджигателям войны, сплотиться перед лицом фашистской угрозы предлагал Советский Союз.
...15 марта 1939 года немцы вступили в Прагу. В молчаливой толпе, мимо которой громыхали танки с черными крестами, стоял Михаил Михайлович. Он знал: сегодня парад, завтра — аресты. И сколько пражан, следящих кто растерянно, а кто с ненавистью за наглыми пришельцами, завтра вздрогнет от окрика гестаповца, переступит порог концлагеря, взойдет на эшафот... Надо спасать.
Вот оно, еще одно лицо разведки. Совсем недавно, год назад, в Париже Михаил Михайлович сбил с толку немецких «туристов» с весьма откровенной военной выправкой, проявивших любопытство к контейнерам с оружием для республиканской Испании. В Цюрихе он выяснял адреса чужих резидентов. В Берлине устанавливал полезные связи. А теперь надо было делать все это и сверх того спасать.
...По набережной, совсем недавно шумной, а теперь обезлюдевшей, шел в мартовский полдень господин весьма респектабельной внешности. В легком по сезону пальто, с букетиком фиалок в руке. Весь облик его говорил о том, что все происходящее здесь, на набережной Влтавы, да и во всей Праге, его не касается.
Он явно не торопился. Скользнул взглядом по старой афише, пробежал заголовок только что вывешенного распоряжения коменданта, равнодушно глянул на эсэсовца, сопровождавшего расклейщика афиш.
Немец хмуро оглядел прохожего, столь независимо разгуливавшего по городу, в котором уже третий день наводился «новый порядок».
«Это не чех», — сообразил эсэсовец. «Иностранец... Ну, что же, погоди, доберемся...» Немца особенно рассердил букетик фиалок. «Свидание затеял», — подумал он.
Немец угадал. Навстречу господину в светлом пальто спешила молодая женщина в элегантном весеннем наряде. «Заморская птичка», — проворчал солдат.