Он поднимался в темноте, втыкая шипы в жесткую кору и набирая высоту. Поверхность постепенно становилась мягче и ровнее, но оставалась прочной, если бы он оторвался от дерева, падение бы его убило. Он чувствовал, что диаметр ствола уменьшался, но света все еще не было.
Его мышцы напряглись, Тиннерману показалось, что становится тяжелее и уязвимее. Что-то тянуло его от ствола, ослабляя хватку, а он еще не мог обхватить руками большую часть этой колонны. Что-то пошло не так, ему придется спуститься, прежде чем шипы вырвутся на свободу.
Тиннермана охватило облегчение, когда он понял природу проблемы. Он был почти на вершине, стебель сгибался в месте присоединения к основному дереву, а он был на нижней стороне стебля.
Он переполз на другую сторону, и сразу стало легче, теперь гравитация прижимала его к стволу, помогала держаться, а не тащила вниз. Он быстро завершил восхождение и, наконец, встал у массивного узла, где его стебель срастался с основным стволом.
Здесь был свет, тусклое свечение над головой. Он поднялся на огромный корявый нарост шаровидной формы, диаметром футов тридцать, покрытый буграми и шрамами. Кроме этого мокрого холма, находящегося в ста футах над землей, толком разглядеть ничего не получалось. Хотя шар являлся частью живого или некогда живого, не было никаких признаков листвы. Тут не было и гнезда.
Из центра грубой сферы поднимался другой ствол или стебель, колонна около десяти футов в диаметре, вздымающаяся, насколько он мог видеть, точно вверх. Он еще не добрался до вершины. Кора здесь была гладкой и не очень толстой; карабкаться будет трудно, даже с шипами.
Тиннерман отдыхал минут десять, лежа и прислонившись ухом к дереву. Снова он услышал внутреннюю мелодию, нежную, но глубокую. Она порождала мысли о множестве слоев, пульсирующих и переплетающихся, о питающих их обильных потоках сока в волокнах. И внутри дерева, и на его поверхности текла жизнь.
Тиннерман встал и подошел к центральному стеблю. Он быстро полз, как муравей, вверх по вертикальной колонне, уверенно вонзая шипы на руках, коленях и ступнях. Наверху стало светлее, хотя там был лишь мрак беззвездной ночи на безлунной планете. Над головой прямой ствол продолжал сужаться, но нигде не разветвлялся. По соседству виднелись огромные ветви соседних деревьев, голые и жуткие, тускло поблескивающие от оставшейся влаги, но Тиннерман не обращал на них внимания. Пятьдесят футов, семьдесят пять… Сейчас он был над шаром столь же высоко, как тот над землей. Ствол, за который он цеплялся, уменьшился до пяти футов в диаметре, но Тиннерман уже приблизился к зеленым зарослям наверху.
Мышцы Тиннермана снова напряглись. Поднялся ветер или, возможно, он сам поднялся на высоту, где ветер становится заметным. На этой высоте даже малейшие порывы вызывали опасения. Он обхватил ствол и продолжил подъем. Ниже ветви других деревьев, перекрещивавшиеся, как спицы, создавали собственный лес, волшебную страну кустарника и черноты, спутанную и перепутанную, скрывающую все, кроме длинного стебля, за который он держался. Наверху в ночи стали различимы первые листья, толстые и тяжелые. Он добрался.
Внезапно все закончилось. Ствол, толщина которого теперь составляла едва ли три фута, расширялся, завершаясь верхушкой, похожий на перевернутую грушу диаметром футов в пять. Тиннерман взобрался на вершину и встал там, расслабив усталые руки и балансируя на покачивающемся стебле. Больше ничего не было — только он на деревянном набалдашнике в двухстах футах над землей. Вокруг на ветру шуршала темная зелень, а мрак внизу казался тихим морем.
На двадцать футов вокруг его набалдашника не было ни одной ветви, хотя сверху над ним смыкались листья, рассеивая свечение неба. Тиннерман изучал пустоту вокруг, спрашивая себя, что же помешало ветвям вырасти здесь. Не отсюда ли стартовал их загадочный прыгун? Затем до него дошло, и Тиннерман тут же занервничал. Страх бился внутри, словно демон, заключенный в кувшин и Тиннерман не смел его выпустить. Встряхнувшись, он начал спуск.
Неохотно настало тусклое утро, но разбудил исследователей не слабый свет, просачивающийся сквозь листву. И не дневное тепло, напитавшее верхушки и стекшее по стволам, как ночная вода.
Их разбудил звук — далекий шум, словно огромное животное обрывает ветки и хрустит листьями. В первый раз с тех пор, как вошли в лес, они услышали шум, который можно было истолковать, он не походил на природные шумы и заставил всех троих вскочить в тревоге.