Он не терял времени. Силы его росли, и с каждым днем он их ощущал новый прилив. Он видел искрящиеся и переливающиеся потоки энергии, идущие от предмета к предмету, от человека к человеку. Он читал мысли, угадывал желания, простые человеческие страсти, будущие события являлись ему в виде картин наяву или во сне, и ему было просто, пользуясь этим даром, диктовать окружающим свою волю. Его интуиция, его ясновидческий дар, его власть над людьми гарантировали ему уверенный и скорый разворот.
Институт должен открыть ему международную перспективу, стать трамплином в большой мир, где таких мирзабаев пруд пруди. Практически Мирзабай уже давно был в его руках. С того страшного для него дня, когда он разгромил дом Мирзабая. Вся мирзабаевская тусовка была, фактически, под ним, и только несколько человек — Игорь, Валентин, кое-кто еще — пробовали еще брыкаться. С ними было нетрудно разобраться — подмять, а то и вовсе раздавить. Собственно, достаточно будет придавить одного, урок получат все остальные. Самое главное — не сбавлять темпа и не терять разбега. Пестряцовские ребята сделают все, что им скажут. Пестряцов только и ждет его сигнала: руки у него давно чешутся. Но почему нет подтверждения со Старой площади?
ЗДОРОВЬЕ ВОВЫ И САШИ!
Когда Байбакова погнали из Госплана, абаевская затея рухнула окончательно, и стало очевидно, что института не будет. Спецслужбы почувствовали провал, и сразу же Мирзабая и Абая забрали в психушку. Просто утром приехала машина, и санитары повязали обоих разом, однако распределили по разным отделениям: Мирзабая — к шизофреникам, а Абая — к психотикам. Васильевых — мужа и жену — и пестряцовскую компанию слегка припугнули.
В психушке — после затянувшегося ступора в Лаврушенском — Мирзабай вдруг ожил и повеселел. В критических ситуациях он был как у себя дома, наверное, потому, что дома он никогда из таких ситуаций не вылезал — сразу же установил отношения с персоналом и кухней.: «Доктор — молодец! Санитар — молодец! Суп — большой молодец!»
В палате тихих шизофреников, спасавшихся кто от армии, а кто — просто от жизни, стояло шесть железных кроватей. Мирзабай сидел на одной из них возле двери босой, в больничном полосатом халате и радостно заглатывал таблетки своих однопалатников: «Ну, кто у нас больной? Вова больной. Это за здоровье Вовы,» — в рот запускалась щедрая пригоршня лекарств. — «Кто еще больной? Саша больной. За здоровье Саши,» — заглатывалась еще одна пригоршня. От наслаждения он светился. Глядя на него, шизофреники тихо шизели.
Абай, напротив, был мрачен, он распух от отупляющих ядовитых инъекций и увесистых кулаков санитаров. Вокруг мелькали знакомые персонажи из спиркинской тусовки: жертвы преследований, гении с орденами и медалями, связисты из ближних Галактик, последние предлагали соединить его с Майклом Джексоном и гималайскими махатмами. Абай боролся с лекарствами, с бредом, но не столь успешно, как его учитель: позже он признался, что не смог вывести из себя галаперидол, застрявший у него в костях.
ДЕЛО БЫЛО ПОД ОШЕМ
Абай первый выскочил из психушки и уехал к родителям в Ош. Когда выпустили Мирзабая, Васильевы посадили его в самолет и отправил к Абаю. Абай повез Мирзабая из Оша в деревню — туда, где он когда-то получил инициацию от петуха.
За Мирзабаем под Ош потянулись: Валентин с Виргинией, Талгат с женой-уйгуркой Венерой, Пестряцов с компанией каратистов, женщины. Вскоре там оказались супруги Васильевы и Игорь. Последней прилетела Лаура.
Стояло безумное лето 1984 года. Солнце свирепствовало. Были сняты все тормоза и поезд летел на луну. Пили отчаянно, вдохновенно, женщины шли кругами и по кругу. Закручивался второй, третий, пятый, шестой, двадцатый алкогольный виток. Мало кто помнил, где он находится, и понимал, что происходит. Поезд висел над пропастью, но никто не высовывался из окон: выпадешь — костей твоих не найдут.
Мирзабай был еще интересен, но сильно померк. Формально он председательствовал на оргиях, но фактически власть уже давно перешла к Абаю. Абай взял в свои руки все денежные дела и управлял Мирзой. Пестряцовская банда целиком подчинялась Абаю. Впрочем, кто думал о власти — кроме Абая!? В нем же появилось что-то новое, отчего с ним нельзя было разговаривать — в его голосе, наклоне головы — он был человеком, который знает. То, как он теперь видел происходящее, становилось неинтересно и неприемлемо. О чем бы ни шла речь — его видение стало узким, целеустремленным, в нем не было ничего от того, каким он был раньше. Человек шел к цели. Появилось знание того, что он видит и понимает. Чувствовалось, что он знает и знает окончательно. И аминь: он уже неотделим от того, что он знает.