Николай Фридрихович Олигер
Человеческое
Товарищ Николай, худощавый и слабосильный человек, во время деловой поездки по южным городам внезапно заболел. За последнее время случалось слишком часто обходиться без обеда и не спать по ночам, а погода была скверная, — сырая и холодная. Где-то схватил простуду, которая быстро развилась и осложнилась, найдя благоприятную почву.
Дня два Николай перемогался, ходил на собрания, организовывал новые кружки, много говорил охрипшим от простуды голосом, но, наконец, не выдержал и слег. Этот момент болезни захватил его на конспиративной квартире, которая совсем не была приспособлена для больничных целей, и потому приходилось думать о переезде куда-нибудь в более удобное место.
Старый приятель и однокашник Николая, комитетчик Спиридон, сидел на продавленной кушетке, в ногах у больного, и сосредоточенно почесывал давно небритую бороду.
— Черт знает, какое дело! В больницу тебе нельзя. Паспорта порядочного у тебя нет, а в больницу не примут без паспорта. Разве на частную квартиру куда-нибудь? Напуганы теперь черти-либералы. Откажутся… Не можешь ходить-то?
— Не могу! — виновато признался больной.
— А я на тебя для сегодняшней массовки очень даже рассчитывал… Ну, да ничего не поделаешь, — если уж вздумал ты хворать, как буржуй какой-нибудь… Нашему брату этого не полагается. Так ты вот что: полежи пока здесь, а мы разведаем. К вечеру, авось, уже можно будет тебя перевезти. Только больше недели не хворай. Уж ты постарайся…
Николай терпеливо пролежал до вечера в темном и душном чуланчике, на жесткой кушетке, морщился от боли и тихонько вздыхал. Прихварывать ему случалось нередко, но каждая болезнь обязательно вызывала в нем острое чувство виновности. Начинал считать себя дармоедом и лежебоком и казнился, что так мало успел сделать, пока еще был здоров. В партии товарищ Николай работал уже давно, втянулся в работу по уши и вне этой работы для него не существовало никакой другой жизни. Иные товарищи не особенно любили его за тяжелый характер, но ценили как работника очень высоко: выше Спиридона.
На ближайшие дни как раз приходилась масса самых неотложных дел, от неисполнения которых мог пострадать целый партийный район, — и некоторые дела были такого сорта, что успешно выполнить их мог бы только сам Николай.
Когда совсем стемнело, больного одолел особенно острый приступ тоски и досады. Он стиснул зубы, чтобы не застонать случайно, и попробовал пройтись по комнате. Голова была тяжелая, как котел, во рту пересохло от жара и язык с трудом поворачивался. А, главное, с каждым шагом какая-то горячая тяжесть с мучительною болью перекатывалась под черепом и заслоняла глаза красным туманом.
Нет, куда уж! Ясное дело, что необходим полный отпуск на неопределенное время. Хорошо бы теперь, чтобы не вводить партию в лишние расходы, попасть в тюрьму и там отболеть, а потом опять выйти на волю. Но такое уже дело тюрьма: и сажают, и выпускают совсем не тогда, когда хочется.
Спиридон явился на конспиративную квартиру поздно вечером, усталый, растрепанный и грязный. Ему только что пришлось отмахать верст десять под дождем и по слякоти.
— Ну, устроил… Можно бы и раньше, да массовка задержала… Есть у нас тут два студентика, — так, из сочувствующих. Парни еще совсем пустые, но добросовестные, и довериться им можно. Живут они вдвоем в одной комнате и ждали к себе еще третьего товарища, но тот почему-то не приехал. Понимаешь? Ты и будешь третьим. Студенты расскажут, что ты заболел дорогой и потому должен лежать… А завтра утром наш доктор придет. Одним словом — все на мази. Подымайся. Я уже и извозчика сторговал.
Ехать пришлось далеко, через весь город, и Николай добрался до своего нового пристанища окончательно разбитый и истерзанный. Едва сознавая, что делает, поздоровался с двумя молодыми людьми, которые приняли его несколько сконфуженно, но радушно, разделся при помощи Спиридона и лег. Потом смутно помнил, что кто-то, очень добрый, поил его горячей малиновой настойкой и укутывал теплым одеялом. Окончательно больной пришел в себя только на следующее утро.
Болезнь не ослабила еще своих пут, но и не ухудшилась. Лежа, Николай чувствовал себя довольно удовлетворительно и с любопытством рассматривал своих новых хозяев и обстановку комнаты. Из хозяев, впрочем, налицо был только один: невысокий плечистый студент кавказского типа, а обстановка не представляла ровно ничего особенного. Обыкновенная комната студенческого типа, со сбродной мебелью, с начатым картузом табаку на подоконнике, с обрезками колбасы на шатком столе и с тетрадками лекций на криво приколоченной полочке. Кроме входной двери, есть еще одна дверь, — по-видимому, в соседнюю комнату. Она заставлена легким карточным столиком. Там, за стеной, помещаются другие жильцы: сквозь тонкую дверь доносятся звуки женского голоса, напевающего что-то веселое, и даже стук легких шагов.