— Премилая барынька, вы понимаете… Удивительная непосредственность… Я, конечно, вполне полагаюсь на вашу скромность, не правда ли?
— Да, да! — огрызнулся товарищ Николай. — Меня уж просили сегодня о том же самом.
Студент несколько опешил, но сейчас же догадался:
— Ах, она сама, конечно! Молодец. Я не ожидал такой предусмотрительности… А не пора ли вам принимать микстуру?
Заботливо наполнил столовую ложку и поднес ее больному. Потом аккуратно оправил одеяло, чтобы нигде не дуло.
— Отдыхайте себе… Уснете, может быть?
И все это проделывал очень предусмотрительно, но без всякой навязчивости, а просто так, от души. Больной, привыкший к одиночеству и заброшенности, особенно чувствительно воспринимал всякую ласку. Подумал, с наслаждением вытягиваясь:
«В сущности, мне нет никакого дела…
Парни они, несомненно, хорошие. А на их месте, в обществе этого беса, никто бы и не устоял, пожалуй… Право, не устоял бы…»
В этот же день больному удалось-таки повидать и мужа. Соседка сама завела его в студенческую комнату.
— Вот, познакомьтесь. Это папашка мой. Любите и жалуйте.
Муж бочком подошел к кровати и осторожно протянул кончики пальцев.
— Очень рад… To есть, очень сожалею-с… В ваши годы, знаете, вдвойне неприятно-с… Имею честь засвидетельствовать…
Соседка не солгала: муж у нее, и правда, был совсем замухрыщатый. Больной посмотрел на них внимательно, когда они стояли рядом: одна — сильная, здоровая, с бьющей через край страстью, другой — сгорбленный, зеленый, с торчащим из ушей морским канатом, — и подумал, что этот союз, пожалуй, более противоестествен и достоин презрения, чем несколько двусмысленные отношения соседки к двум студентам.
Потом слышно было через тонкую дверь, как муж тревожно спрашивал:
— А он не заразителен?
Соседка утешила:
— Не беспокойся. К тебе не пристанет. Тебя и смерть испугается, миленький.
Потекли один за другим такие непривычные, безработные дни. Первое время было даже приятно лежать, не двигаясь, ни о чем не думать, в положенное время глотать лекарства. Организм, истощенный болезнью и предшествовавшими лишениями, не требовал ничего, кроме отдыха. Но затем, по мере того, как болезнь разжимала свои цепкие лапы, появилась скука. То, что в первые дни представлялось совсем новым и потому было занимательно, теперь уже примелькалось. И хотелось скорее, как можно скорее, вернуться на прежнюю колею.
Спиридон забегал редко, — во-первых, потому что был очень занят, а затем и потому еще, что не хотел привлекать на студенческую квартиру чьего-либо непрошенного внимания. За эти редкие и кратковременные свидания едва успевал сообщить кое-какие факты из сложной и текучей партийной жизни, — и, второпях, часто излагал какие-нибудь ничтожные мелочи подробнее и обстоятельнее существенно-важного.
Воспринятые сведения плохо укладывались в ослабевшей памяти больного, — и только еще сильнее будили стремление вырваться поскорее из гостеприимной студенческой комнаты.
Аккуратно совершал свои визиты доктор. И каждый раз, на настойчивые просьбы Николая, отвечал неизменно:
— Полежите еще, полежите, батюшка. Поспешишь — людей насмешишь… По настоящему-то следовало бы вас теперь на кумыс отправить.
В свободные от лекций часы оба студента, по большей части, сидели дома. Приходила соседка, старательно причесанная, но в распашном, не совсем чистом капоте, надетом прямо на рубашку. Играли втроем в шестьдесят шесть или просто дурачились. Соседка одинаково непринужденно держала себя с обоими студентами и, кажется, совершенно искренно не отдавала особого предпочтения ни кавказцу, ни немцу. Ей нравились оба одинаково. Когда не было дома Бальца, она не находила в себе сил огорчить отказом Перайшвили, — а когда дома сидел немец, не было никаких оснований делать его несчастнее кавказца. А товарищ Николай все лежал на своей постели молчаливо и неподвижно, и соседка начинала уже относиться к нему с несколько обидным безразличием, — почти, как к мебели. Когда обоих студентов не было дома, то даже забывала иногда, входя к больному, накинуть капотик, — и не извинялась.
От скуки товарищ Николай принялся морализировать. Однажды сказал соседке:
— Послушайте, ведь я все вижу и знаю. Конечно, муж вам — не пара, и для вас самое лучшее было бы разойтись с ним. Но как вам не стыдно и не противно иметь одновременно двух любовников?
Соседка уселась в свое любимое кресло и оттянула губы трубочкой.
— Фи, разве так можно говорить? Если знаете, так при себе и держите. И почему это стыдно? Не понимаю. Вот, если бы я деньги брала, так это было бы стыдно. Немец хотел мне раз флакон духов подарить, в полтора рубля, так я и то этот самый флакон ему в физиономию запустила. Когда мне что-нибудь нужно, так и муж купит. Ну, а если я не для выгоды, а только из жалости, так и стыда нет никакого.