Теперь школа была безжизненна: наглухо заперты двери, у входа высился сугроб. В августе сорок первого в ней разместился госпиталь, потом его куда-то перевели, и школа с тех пор пустовала. Учеников, которые остались в Покровке, собрали в другой школе, в двенадцатой, но своей Женька считал вот эту, которая пустовала, потому что многие ее ученики уехали далеко на восток, — Генка Камов, Коля Черкасов, Таня Воропаева… Еще одна мальчишеская Женькина тайна. Все это теперь — в прошлом…
Женька в последний раз взглянул на школу и не узнал ее в мертвом двухэтажном здании. Даже три крайних верхних окна лучшего Женькиного, девятого класса отчужденно затаились в тишине. «Ну, прощай…» — проговорил он, отсекая от себя и эту часть жизни.
Он ускорил шаг, торопясь уйти от хлынувшего на него одиночества. Теперь единственной реальностью для него был Саша, воплощающий в себе прошлое, настоящее и будущее.
Как он и предполагал, у Лагиных не было никакой суеты, даже не заметно было сборов в дорогу. Но какая разительная перемена в лицах! Обостренным взглядом Женька окинул всех: руки у Савелия дрожали, когда он наливал в стакан, а тетя Лиза была, как неживая. Привыкнув подавлять в себе тревоги, Лагины, наверное, уже долго вот так молчали. Эта привычка делала прощание с Сашей невыносимо тягостным. Через несколько минут от семьи Лагиных останется осиротевший костяк…
— Готов? — Саша захлопнул чемоданчик, повернул к Женьке слегка побледневшее лицо.
Тетя Лиза вздрогнула, как-то несмело приблизилась к Женьке. Он опять обратил внимание на то, как она постарела в последнее время. Странное чувство вины перед ней испугало его. Он не знал, куда деть руки.
— Женя, мальчик наш… — он почувствовал прикосновение влажной щеки и полных отчаяния рук.
Всеобъемлющая материнская душа! Ясная и противоречивая, слабая и неодолимая, самоотверженная и многотерпеливая, отзывчивая и всепрощающая… Тетя Лиза не решалась заплакать при сыне, открыто, по-женски обнять его, закричать от боли и — окаменела от внутреннего напряжения, а увидев Женьку, совсем беспомощного и растерявшегося, вдруг освободила себя от леденящего отчаяния и оттаивала сама, становилась, насколько это сейчас возможно было, прежней тетей Лизой.
Никто не прерывал молчания, боясь причинить ей лишнюю боль, не удивился перемене в ее поведении, не почувствовал себя неловко.
Все познается в сравнении, в том числе и собственный сын. Оттого что тетя Лиза увидела Женьку, ей стало легче, так как ее Саша был сильнее Женьки, лучше его подготовлен к жизненной борьбе. Этот материнский эгоизм был сейчас незаменимым целебным средством, помогающим и Лагиным, и Женьке. Разве не тот же неосознанный эгоизм помог и Женькиной матери, успокоившейся, оттого что рядом с ее сыном будет сильный Саша?.. Тетя Лиза, еще не оправившаяся от гибели мужа, переживала за сына, а пришел Женька, и ее чувства утратили прежнюю остроту, потому что его появление в доме вывело ее из круга только семейных переживаний: судьба Саши сливалась с судьбами таких вот ребят, как Женя.
— Проходи, Женя, — в ее голосе и движениях уже не было недавней скованности. Женька тоже почувствовал себя свободнее.
— Чего сидеть-то, теть Лиз? Мешок за спиной, ложка-кружка в мешке, теперь ать-два и — в военкомат!
Савелий тоже повеселел.
— Смотри, Лизок, какой бравый солдат, так и рвется ать-два!
В доме Лагиных восстанавливался обычной тон, непринужденный и доброжелательный, раскрепощающий Женьку.
— Самое главное теперь, дед, — ноги, а голова потом!
— Ноги есть, ума не надо!
— Снимай, Женя, присядь, — тетя Лиза взялась за лямку Женькина вещмешка. — Оделся ты легко.
— Весна скоро, и на казенное все равно переходить.
— В шинели не простудишься. Зимой тепло: суконная, с подкладкой, летом не жарко: тонкая, не на вате. И подстелишь, и накроешься, и в голову положишь.
— Одной шинели мало, дед. Я мечтаю об обмотках: на вид так себе, а ходить, говорят, — удовольствие!
— Только вот если почесаться захочешь, дрянь дело, — хихикал Савелий, — разматывать надо.
— Нам пора, мама, — сказал Саша.
— Я… провожу вас.
— Мы торопимся.
— Я не отстану, Сашенька, не отстану!..
— Тогда побыстрее…
Савелий попытался задержать ее, она досадливо махнула рукой. Он тоже принялся одеваться.
Прощание затягивалось. Женька видел, как заволновался Саша: теперь каждая последующая минута будет томительнее предыдущей. Тетя Лиза сама почувствовала это. Одевшись, она просительным тоном заверила: