Наконец, она услышала голоса. Наши! Она вытащила Кравчука к своим!..
— Наши, миленький, наши!.. — торопливо объясняла ему, глотая слезы и дрожа от холода. — Не умирай, не умирай, пожалуйста! Я сейчас позову их, ты полежи, я скоро, я сейчас!
Она поспешила на голоса, такие близкие, такие родные.
— Сюда, миленькие!.. Сюда!.. Здесь раненый!..
Два бойца выбежали ей навстречу, но вой и грохот опередили их, и чудовищная коса резанула ей по животу.
Не рискуя снова потерять орудия, комбат поставил их в приречной пойме, позади пехоты. Сорокапятчики расчистили огневую площадку. Они почти не разговаривали между собой. Их угнетала накопившаяся за последние недели нервная усталость, а отдыха не предвиделось: изнурительная фронтовая работа не давала им передышки.
Закатив орудия на площадку, они отрыли ровики и закурили. На блиндаж у них не хватило сил.
От реки на рысях подкатила упряжка с семидесятишестимиллиметровым дивизионным орудием. Ездовой развернул лошадей, артиллеристы сняли пушку с передка, положили на землю несколько ящиков со снарядами. Выдвинутая на прямую наводку дивизионка расположилась метрах в двадцати от сорокапятчиков. Такое близкое соседство двух разнокалиберных орудий было редкостью, и Крылов с любопытством приглядывался к соседям. По сравнению с дивизионкой сорокапятка выглядела хлопушкой, но расчеты орудий ничем не отличались один от другого — тот же окопный вид: помятые, вымазанные в земле шинели, те же усталые позы, та же сдержанность и то же равнодушие к пролетавшим им§се^МР]0ВI1ЛювIОда^
Люди принялись за работу. Развели станины, поднесли ближе ящики со снарядами, набросали на щит веток и травы, начали отрывать ровик.
— Дворкин, пляши! — подошел еще один солдат, показал треугольник письма. — Больше никому нет.
— Бумаги принес?
— Целая газета!
К газете потянулось несколько рук.
— Погодите, свежая!
Свежие газеты да еще центральные на передовой во время наступления были нечастыми гостьями. Крылову тоже захотелось подержать в руках этот шелестящий, пахнущий типографской краской газетный лист, прочитать что-нибудь об ином мире, где живут в домах и спят на кроватях.
— Давайте сюда, покурим! — предложил он соседям. Те не заставили упрашивать себя, потому что над поймой беспорядочно проносились снаряды, а у сорокапятчиков были готовые, в полный рост, ровики.
На первой странице газеты в приказе главнокомандующего перечислялись соединения, которым была объявлена благодарность за освобождение города Речицы.
— И нам, ребята! — оживились артиллеристы.
Другие материалы о войне не привлекли ничье внимание: война — вот она, вокруг них. Зато статья об уральцах вызвала интерес.
— Бабы.
— И мужиков хватает.
— На недельку бы туда.
— Посмотри, что в Москве. Не здесь — на последней странице!
— Большой театр. Балет. Балет, ребята! Билеты продаются!
— Не может быть!
— Читай, баран! Видишь!
— Точно, балет.
Им казалось невероятным, что где-то есть ярко освещенная сцена, на которой под музыку движутся женщины, изображающие лебедей, а возле них, тоже на цыпочках, крутится здоровый мужик.
С резким воем упал снаряд, оглушительно разорвался поблизости — оба расчета укрылись в ровиках.
— Балет, — проговорил, отряхиваясь, Мисюра.
— Балет, ребята!.. — десять человек захохотали во все горло. Никто при этом не произнес больше ни слова — все только хохотали. Их поразило, что балет существует, что кто-то по-прежнему ходит в театр, сидит в кресле, слушает музыку и не знает абсолютно ничего о том, что окружало здесь их.
Не знакомый с их бытом человек, увидев их сейчас, ничего бы не понял. А для них существовала только война, они привыкли к мысли, что и для других людей сейчас не могло быть ничего, кроме войны, и вдруг балет и билеты продаются.
Молодой, с симпатичным лицом артиллерист встал. Под шинелью, накинутой на плечи, светлел орден. Парень отошел к орудию, поправил пучок травы на щите, зашел с другой стороны, снова поправил траву и, дернувшись, упал.
Пуля угодила ему в лоб.
Эта нелепая смерть произвела на всех тягостное впечатление. Забытый Богом лесной угол за Березиной, где раньше, наверное, и люди-то неделями не бывали, ненасытно пожирал человеческие жизни. Здесь теперь была воронка на воронке, могила на могиле. Скорее бы вперед, прочь отсюда!..
Через несколько дней подошли тридцатьчетверки, передний край сдвинулся с места, и опять потянулась лесная глухомань, и опять никто не мог сказать, куда пехота выйдет через день-два и где столкнется с немцами. Все заволокло тишиной, а дороги бежали и бежали вдаль — то сырые, болотистые, то морозные, звонкие.