Батарея состояла теперь из одного взвода, и о нем будто забыли. Но неизбежный миг все равно наступил:
— Николаев, в распоряжение командира первого батальона! — распорядился Афанасьев.
Батальон — это уже почти сто пятьдесят человек. Пока майор Колесов получал приказ, начальник штаба старший лейтенант Якушкин переговаривался в стороне с командирами рот, и их беседа не имела ничего общего с тем, что вскоре им предстояло делать.
— Ты чего в солдатской шинели?
— Оставил фрицам как трофей. Пока собирал людей, про шинель забыл. Жалко, там пачка папирос была.
— А мой старшина бражку заварил — не дозрела, — сказал другой.
— Что ж ты, Иванов, молчал? Денька два как-нибудь продержались бы, — усмехнулся Якушкин, и от этой нехитрой шутки захохотали все слышавшие разговор. Крылов тоже хохотал, чувствуя, как от смеха понемногу ослабевает нервное напряжение.
В таких вот мимолетных разговорах по-своему отражалась лихость пехоты. Вышучивая собственные невзгоды, пехотинцы поднимались над ними, преодолевали их в себе. В том, что предстояло батальону — а ему предстояло до вечера удерживать единственную дорогу, по которой могли пройти гитлеровские машины, они не находили ничего исключительного. Гораздо важнее были бы сейчас для них папиросы, кухня и несколько глотков водки. Погода хуже некуда — опять дождь и мокрый снег. Одежда набухла от сырости, а о костре и нечего думать.
Колесов вывел батальон на опушку леса, растянул по обеим сторонам дороги, приказал всем основательно врыться в землю. К сорокапятчикам он был милостив:
— Ставьте пушки где хотите, но чтобы по дороге комар не пролетел! — он хотел идти, но, взглянув на Крылова, задержался. — Не ты ли подвальчик за Сожем поковырял?
— Я.
Тогда у Сожа Колесов видел Крылова мимоходом, при слабом свете затухающего пожарища, а теперь, два с лишним месяца спустя, узнал его. — И Мисюра здесь? Якушкин, иди сюда! — Колесов принялся сворачивать цигарку.
— Разрешите на цигарочку, товарищ майор!
— Мисюра! У Мисюры губа не дура! — засмеялся Якушкин. — Назад, что ли, просится?
— Подвальчик за Сожем помнишь? Он поковырял!
За кажущейся беззаботностью Колесова и Якушкина скрывалось незаурядное личное мужество и уверенность в людях, окапывающихся на опушке леса. Комбат и начштаба дали нужные распоряжения ротам и не сомневались, что приказ будет выполнен. У обоих даже нашлось время покурить с солдатом Мисюрой и вспомнить «подвальчик за Сожем», словно там остался уютный уголок, где торговали пивом.
Но беспечными они не были: просто они привыкли скрывать от других свои тревоги и сомнения. Опасаться же было чего: против них действовал сильный и хорошо организованный противник. Потрепанный в боях батальон едва ли мог быть серьезным препятствием для него.
А Якушкина, кроме того, тревожило исчезновение Лиды Суслиной. Он думал о ней много и часто, она будто сквозь землю провалилась.
Падал, то сгущаясь, то редея, мокрый снег. Завернувшись в плащ-палатки, в окопах мерзла пехота. Сорокапятчики наскоро соорудили себе блиндаж и укрылись под березовым накатом.
Немцы приближались неторопливо — опушка леса настораживала их. Сначала появились двое солдат в светлых шинелях, казавшихся голубыми на фоне серо-черно-белого поля. За ними еще семеро. Как ни осторожны они были, они не сразу заметили бугорки брустверов, потому что снег припудрил землю, замаскировал окопы. А когда заметили, было поздно: пехотинцы открыли огонь.
На помощь разведчикам выползли бронетранспортеры. Они эффектно обстреляли опушку леса из крупнокалиберных пулеметов, но их огонь не произвел заметного впечатления на пехоту. Зачихали батальонные минометы, бронебойки пехотинцев остановили переднюю машину, а пулеметчики вынудили отступить появившуюся было вражескую пехоту. Второй бронетранспортер подбили сорокапятчики.
Наступившая после боя пауза вызвала у комбата беспокойство: он опасался, что автоматчики обойдут батальон с флангов.
Потом на позиции батальона полетели мины, поперек водянистого поля вытянулась пехота, а на дорогу выползли танки. Передний, освобождая себе путь, столкнул с насыпи оба бронетранспортера.