— Вот псих, — беззлобно сказал Луковкин. — А парень ничего, от водки не отказался. Значит, так: всем по «Славе» или по медали, а Крылову «Отечественную». Ясно?
Возражать было бесполезно, и Афанасьев промолчал.
Они выпили водки, закусывали не спеша.
— Если мы будем давать солдатам «Знамя» до «Отечественную», — доверительно заговорил Луковкин, — что же останется нам с тобой? «За боевые заслуги», что ли? Мы ведь тоже люди, а ты еще и в старших лейтенантах засиделся.
Да, засиделся, пора бы и Афанасьеву на повышение, но это уж другой вопрос.
— Все-таки я подам, как хотел, — сказал он. — Это мои старики, а Крылов не вылезает с передовой второй год.
Водка и этот неофициальный тон повлияли на Луковкина, он стал сговорчивее.
— Ладно, подавай. Только, сам знаешь, наверху все равно не согласятся.
Афанасьев вышел на улицу. Дул теплый ветер, земля заметно подсыхала. Сбоку дороги капитан из особого отдела разговаривал с Ивановым. Дожидаясь лейтенанта, Афанасьев присел у землянки покурить.
Едва Иванов ушел от Луковкина, как столкнулся с начальником особого отдела.
— Хорошая погода, лейтенант, не правда?
— Смотря для кого.
— Прогуляемся?
— Если вам надо что-то сказать мне, давайте без предисловий.
— Ну-ну, не так серьезно, лейтенант. Не буду надолго отрывать вас от работы. Дело вот какое: нам стало известно, что вы в присутствии подчиненных назвали наше наступление. «бойней». Правда?
— Какая же… сука накапала об этом!..
— Не забывайтесь, лейтенант. Но вас… можно понять.
— Не в бирюльки играем — тут война.
— Ну и что — что война? А в общем, это так, к слову. Можете идти.
Видя, что Иванов направился к дороге, Афанасьев окликнул его.
— Я тебя жду. Ты чего?
— Да так, ерунда. Кому война, а кому… черт знает что. Как с ребятами?
— Согласился с моими предложениями.
— И то хлеб. Пошли.
Они повернули в сторону передовой.
27
СОВСЕМ ИНАЯ ВОЙНА
Актовый зал института был полон: выступали фронтовые поэты.
Левка Грошов, по своему обыкновению, сидел не шелохнувшись, и Рая Павлова невольно позавидовала такой сосредоточенности. Она смертельно скучала на этой литературной встрече и с трудом сдерживала зевоту. Но высидеть до конца у нее так и не хватило сил.
— Мне пора.
— Ты куда? — встрепенулся Левка.
— Мне надо встретить и устроить родственницу.
Левка проводил ее в фойе. Он еле-еле скрывал свое раздражение тем, что она так небрежно держалась с ним.
— Вечером ты свободна?
— Увы, нет. Теперь у меня довольно хлопот.
— Жаль, я хотел пригласить тебя.
— Ничего не поделаешь, Лева, в другой раз.
Она пошла к двери, он опять жадно разглядывал ее крепкую фигуру, которая все сильнее будоражила его.
Что-то неладное творилось с Левкой, он будто перестал принадлежать себе. До сих пор все давалось ему легко, а тут он не продвинулся ни на шаг. Такого с ним еще не бывало. Рая делала вид, что не замечала его состояния, а с лица у нее не сходило выражение абсолютной уверенности в себе: «Уж я-то не ошибаюсь, я все предусмотрела, меня не проведешь!»
Эта уверенность и поколебала Левку. Он даже не догадывался, что у Раи были секреты, которые она не намеревалась открыть ему, и что сам он значил для нее гораздо меньше, чем она для него, — это и давало ей власть над ним.
Удерживала она у себя Левку не без умысла: он честолюбив, удачлив, умел устраивать личные дела, и семья у него немало значила. Чем не муж? Но она не торопила события — все хорошенько обдумать не мешало. Левка, конечно, — то, что надо, но и Николай Алексеевич неплох — а вчера он был в ударе! Бедненький, ради нее он и жену бросит. Не лучший, конечно, вариант, но возможный: Николай Алексеевич хотя и староват, зато влиятелен. Если бы не он, торчать Павловым до сих пор в Сибири.
Хмурый, недовольный, Левка вернулся в зал, сел на свое место и затих, будто ловил каждое слово краснощекого рифмоплета:
«Черт знает что, — кипел Левка, глядя на впавшего в поэтический экстаз литературствующего идиота. — Я ей это припомню. Как с мальчишкой».