— Василь Тимофеич какого-то славянина тащит.
Крылов взглянул на дорогу: Ушкин величественно нес ведро, а за ним, ссутулившись и опасливо поглядывая по сторонам, спотыкалась фигура в новом полушубке, новой шапке и, видно было, — новая в этих неспокойных местах. Когда вдали пролетели снаряды, фигура в нерешительности остановилась, не зная, как быть: бежать или лечь. Тем временем Василь Тимофеич гордо удалялся от нее — тогда фигура поспешно кинулась за ним. Но тут ударили дивизионки, и она опять заколебалась, охваченная беспокойством, снова отставая от Василия Тимофеича, о котором уж никак нельзя было сказать, что он тут новый. В этих краях, полных грязи, но скуповато снабженных водой, да еще во время ежедневных бдений у печки лицо у Василия Тимофеича приобрело смуглый оттенок. Рядом со своим спутником он выглядел человеком иной расы.
Он поставил ведро у стены, переступая с ноги на ногу.
— Вот. Пришли.
Крылов догадался, что новичок имел какое-то отношение к ним. Тот прыгнул в ход сообщения.
— Лейтенант Водоналейко, командир огневого взвода стодвадцатидвухмиллиметровых гаубиц, — пояснил он, все еще сутулясь и беспокойно озираясь по сторонам. — Прибыл к вам.
Он запнулся при звуке заблудившегося в небе снаряда. Крылов, отвыкший от формальностей, приложил руку к своей видавшей виды шапке:
— Командир противотанкового сорокапятимиллиметрового орудия старший сержант Крылов. Чем могу быть полезен, товарищ лейтенант?
Лейтенант тоскливо взглянул на Крылова, потом перевел взгляд на Камзолова и Мисюру, заморгал, засопел и вытащил из кармана… носовой платок.
— Прислан командовать взводом. — скорбно выговорил он после паузы.
— Хотите посмотреть огневые?
Лейтенант опять поднес к носу платок.
— Может, позавтракаете с нами, товарищ лейтенант?
— Спасибо… мне не хочется…
— Тогда располагайтесь, блиндаж там.
Лейтенант молча исчез под стеной.
Лицо у лейтенанта было пухловатое, голос напоминал женский. Но самым слабым местом у него оказалась фамилия, настоящая находка для отоспавшихся сорокапятчиков. Уже после завтрака Василь Тимофеич будто между прочим сказал:
— Я принес, а ты, Камзол, в ведро воды налей-ка.
Эта пробная фраза была началом бурного словотворчества, правда, довольно однообразного.
— Ты принес, ты и воды налей-ка!
Мисюра подключился позже, когда стоял за углом с Камзоловым.
— Смотри, на меня не налей-ка.
Но лейтенант не подавал из блиндажа признаков жизни. Ночью он ворочался с бока на бок, тяжело вздыхал, потом сидел на краю нар, опасливо поглядывая на Мисюру, который усердно чесал у себя под мышкой.
— У вас тут и… вши есть? — страдальческим тоном спросил он у Камзолова, когда тот зашел в блиндаж прикурить.
— Только у Мисюры, товарищ лейтенант, у других нет, не бойтесь.
По тому, как тоскливо лейтенант смотрел на огонек печки и как осторожно ощупывал солому, Крылов заключил, что в душе у взводного господствовал мрак. Крылов сел и, стараясь чесаться поаккуратнее, свернул цигарку. Как он и рассчитывал, лейтенант уже был готов к откровенной беседе. Понимаете, старший сержант, я сюда по недоразумению попал. Вы даже не представляете. Я училище с отличием окончил, мне особое назначение давали. А где-то какой-то писарь меня не в тот список внес. Я только в штабе полка узнал, что попал в пехоту. Вы представляете? А мне даже… завидовали. Я майору говорю, недоразумение это, а он… принимайте, говорит, взвод… этих…
Горе лейтенанта было неподдельно, но Крылов едва удерживался от смеха. Зато Камзолов за стеной ржал, как жеребец.
— Повоюете, товарищ лейтенант, может, понравится, — предположил Крылов. Лейтенант взглянул на него, как на помешанного.
— И вы здесь… вот так?
Крылов все-таки не выдержал и почесал затылок. Лейтенант заметил его жест и непроизвольно застегнул полушубок, хотя в блиндаже было жарко до духоты.
Утром, когда принесли завтрак, лейтенант нерешительно оглядел свои руки:
— Моя мама в консерватории… по классу фортепиано, она…
Упоминание о таких фантастических материях окончательно вывело Крылова из привычного равновесия, и старый бес ехидства ожил в нем:
— Василь Тимофеич, полей-ка… лейтенанту Водоналейко!
— Она обещала, — продолжал лейтенант, — как только я сообщу ей адрес артиллерийской части, — приехать туда с концертом…
— Воды нет, товарищ лейтенант, вот если чаем. Степа, полей-ка лейтенанту.
В общем, рифмовка была довольно унылой, хотя и воспринималась во всей своей необычной свежести. Однако лейтенант проявлял полное равнодушие к стихотворным упражнениям сорокапятчиков. Поколебавшись, завтракать или нет, он решился на отчаянный шаг и взял котелок немытыми руками. После завтрака он опять забрался в блиндаж, наглухо застегнул полушубок и вытянулся на соломе, рассчитывая таким образом защититься от совершенно ненужных ему насекомых. Когда же он впервые запустил руку за воротник и понял, что разделил общую участь, он вскочил с нар полный отчаяния.