В душе у него опять шевельнулось чувство вины перед матерью: он ушел от нее, даже не сказав ей правды, не признавшись, что уходил добровольцем…
Вагон уже катился по высокой насыпи к мосту через Оку. Сюда, на окские пляжи, он бегал купаться…
Покровка взволновала его не больше, чем мимолетное воспоминание. Он уже не принадлежал ей. Теперь спать. Он попытался найти свободное место, но его не было. Бурлак храпел, с ним мощно соперничал Грачев. Женька сунул руку между Ляликовым и Грачевым, раздвинул их, втиснулся между их теплыми телами. Грачев пробормотал что-то невнятное и захрапел опять. Товарищи были теперь для Женьки Крылова и семьей, и домом.
Вагон покачивался, дребезжал чей-то котелок, требовательно свистел паровоз, но Женька ничего больше не слышал.
Днем красноармейцы покуривали у дверей, разглядывали бегущие мимо пейзажи. Женька Крылов еще не уезжал так далеко от дома и не видел, как велика земля.
Миновали Рязань, Ряжск. В Мичуринске задержались на несколько часов. Дорогу до Мичуринска Женька воспринимал как путешественник, впервые попавший в незнакомый мир. Ничто здесь не напоминало о войне. По улицам бегали мальчишки, на перронах ожидали пассажиры, на привокзальных базарчиках торговали фруктами, сметаной, яйцами и молоком, в степи еще золотилась пшеница. Степь… Раньше Женька представлял ее себе только по книгам, а теперь она расстилалась перед ним от горизонта до горизонта, неровная, травянистая, с редкими перелесками, с темно-зелеными пятнами сел. Сестренке бы рассказать…
Из Мичуринска эшелон повернул в Грязи. Этот город ожидали с волнением: отсюда вели два пути — один на Воронеж, другой на Сталинград. Там и там фронт. Поезд устремился на юго-восток — значит, батальон ехал к Сталинграду. Там сейчас происходили главные события. Именно туда направлялся бывший авиадесантный корпус, сформированный из добровольцев.
Начались воздушные тревоги. Поезд резко тормозил, красноармейцы высыпали в степь по обе стороны железнодорожного полотна, на местах оставались одни пулеметчики.
Лежа на крыше вагона, Женька Крылов вглядывался в жаркое небо. Гул вдали затихал, красноармейцы занимали свои места, и эшелон ехал дальше. Теперь стали заметны следы войны: дымились элеваторы, встречные поезда везли раненых, строже и глуше было на вокзалах. Паровоз неутомимо ввинчивался в степные просторы, степь по обеим сторонам бежала уже совсем плоская. Ветру просторно, весело уносился назад паровозный дым.
Скоро конечный пункт.
Выгружались на станции Иловлянская, километрах в семидесяти от Сталинграда. Взводы покидали вагоны, спускались по тропинке к хутору. У плетней Крылов оглянулся: опустевший эшелон замер на месте, впереди устало дышал паровоз. Этот поезд тоже был связан с Раменским и тоже отдалялся в прошлое.
Жителей не было видно. Казалось, сонные улицы с сонными деревьями были так же покинуты людьми, как вагоны на железнодорожной насыпи.
Повернули в сад. Он зарос сорняками, в нем не чувствовалось свежести и не хотелось задерживаться: мертвый неподвижный воздух, пыль на листьях, сухая, потрескавшаяся земля. Сталинградские степи сковала жестокая засуха.
На дальней окраине хутора Курочкин остановил взвод.
— Рассредоточиться по отделениям!
— А с завтраком как, товарищ младший лейтенант?
Курочкин шмыгнул носом:
— Будет завтрак — значит, позавтракаем, какой разговор!
Отделение Крылова устроилось за плетнем. Одни легли досыпать, другие разбрелись по двору, разглядывая этот забытый Богом уголок земли.
Потянулись часы неопределенного ожидания. Начальство куда-то запропастилось, красноармейцы поглядывали на дорогу, не едет ли кухня. Потом появился Курочкин с взволновавшей всех вестью: в Раменское уже прибывали новобранцы-десантники, часть командного состава срочно отзывалась назад обучать новичков. Из второй роты уедут сержант Боровичок и старшина Вышегор…
Женька Крылов отлично понимал, что новобранцев надо было принять и обучить и что никто не сделает это лучше, чем командиры, обучавшие его самого. Против Боровичка он ничего не имел: пусть едет, там, наверное, и такие служаки нужны. Но зачем отзывать Вышегора? Боровичка можно было заменить другим — Вышегора нельзя. Без Вышегора что-то нарушится, уже нарушилось: на хуторской окраине стало пустыннее, будто здесь похоронили кого.
Ребята не видели, как уходил Боровичок, а вот как уйдет Вышегор, они сами не хотели бы увидеть.
На место Боровичка Курочкин привел старшего сержанта Дрожжина. Новому помкомвзвода было лет тридцать. Он пришел с тощим вещмешком за спиной, карабином на плече и саперной лопаткой на боку. Ни каски, ни противогаза, ни шинели у него не было.