Есть ли хотя бы лица, узнаваемые всеми – от мала до велика? Сколько людей, когда-либо живших на нашей земле, не вызывают сейчас вопроса «кто это?». Ни у кого? Сколько недоумённых мотаний головами можно собрать прямо сейчас, выбравшись на улицу с портретом Чехова? Невского? Ивана Третьего? Покрышкина? Рахманинова? Неужели единственный стопроцентно узнаваемый – всего лишь действующий глава государства?..
Спасение от надвигающейся пустыни – в том, что ещё существует великая река русского языка, текущая с тех времён, когда наш мир был молод. Река памяти и неисчислимых певучих созвучий, мгновенно приходящих на ум… Изумительный изумруд… А какая поэтическая даль в томном слове «фиолетовый», сумеречном, ночном, нежном, тайном, уютном и одновременно – наполненном гордой красотой фиолетовых цветов – люпинов, не умеющих наклоняться и любящих приволье широких полей…
Но река засыхает, задыхаясь от нечистот. Отмирает исконное значение старинных слов, незаметно задающих нравственный стандарт.
«Лицезреть» – зреть лицо. Не рожу, харю, морду, рыло, табло, чавку или физиономию. Человеческое лицо. Что ж... Теперь слово «лицезреть» используется пару раз за жизнь и только саркастически.
Жизненное поприще – это расстояние. От чего-то, но ведь и к чему-то? Пройти, попрать ногами – то есть преодолеть и оставить за спиной. Не растоптать, а именно презрительно попрать – с высоты человека. Достоинство приобретается в опасном пути, в преодолении препятствий – вот главный смысл слов «жизненное поприще», обучающих незаметно и мягко, одним своим звучанием. Слово отзвучало, но продолжают раскрываться и другие смыслы: есть дальний горизонт, не живи одним днём. Будь выносливым, терпеливым. Не нужно метаться, выбирай прямую дорогу…
Ушла и высокая эстетика прежних слов. Таких, как «светозарный», объединяющего рассветную и вечернюю зарю… Жизнь светла, потому что идёт от зари до зари… И сама «заря» – как кратко и звучно! Кто использовал в последний раз это слово? Сколько лет братской могиле, где похоронены такие слова?
Величие языка – в изобилии, глубине, неслучайной поэзии смыслов…
Недавнее советское прошлое оставило множество фраз, составляющих для старших область понятного, картину мира. Но только для старших. Самое разговорное для большинства уже стало набором букв. «Ликбез проведу»... «Вас вызывает Таймыр»... Что проведёте? Кто вызывает? А что сохранилось от речи предыдущей эпохи? Кто из нас в последний раз произносил фразу «это бесчестно»?
Чем мы поддерживаем жизнь великой реки? Оградительной дамбой, поставленной не в том месте? Разве стал бы беднее русский язык, если бы в него впадал, например, живописный приток украинского языка? Разве не чудесно было бы говорить и «девушка» (от «дева»), и «дивчина» (от «диво»)? Разве не увеличились бы в геометрической прогрессии возможности языка, творчества и любви, мысли и действия?
Может, живому языку нужны классификации и периодизации? Знал ли сам Бродский, что любимый им приём по-учёному называется «анжамбеман»? Или он сначала совершил тысячу сумасшедших прыжков с обрыва фразы, как инструктор-парашютист, крепко прижимая к себе очумевшего и счастливого читателя? А потом случайно узнал название своего прыжка? И пожал плечами.
Могут ли живой язык защищать служители анатомического театра? Вооружённые острым антиталантом, «языковеды» кромсают произведения, сооружая из останков мусорные пирамиды своих монографий, составляют словари несуществующего, гавкают вслед улетевшим кометам.
Что такое словарь синонимов? Их нет в природе, каждое слово неповторимо. Относящиеся к одной «части речи»? Да с чего вдруг? Разве «красивый» ближе к «чудесному», чем к «поступку», «жесту», «мелодии»? И как можно умудриться (точнее – удебилиться) сделать нечитабельный учебник литературы? Написать диссертацию о Маяковском, из которой сам поэт не понял бы ни абзаца?