— Ночлег, — пояснила фигура. — А мостик этот тебя не выдержит.
И Каскет послушно последовал за монахом, уныло размышляя, что вот, очередная ловушка какая-то, да не все ли равно, ночевать негде, и вскоре оказался в великолепных подземных чертогах. С потолка свешивались сталактиты самых невероятных конфигураций, камень стен сверкал мириадами оттенков, а потолок поддерживали прямые и толстые, будто гигантские свечи, сталагмиты. В глубине зала возвышался красивый резной трон, сделанный из драконьего черепа, и на этом троне сидел провожатый Каскета.
— Приветствую тебя, Рюбецаль, — церемонно поклонился Каскет. — Прости, что я в такой затрапезной одежде: увы, я не знал, что меня ожидает визит в твои подземные чертоги.
— Не беспокойся, — произнес Рюбецаль звучным голосом. — Давно уже у меня никто не бывал, а если бы ты увидел моего последнего гостя, ты задрожал бы от ужаса. Но приблизься, ибо тебя ждет угощение.
Это было кстати. Каскет мигом оказался за столом, внезапно появившимся ниоткуда и заставленным великолепными яствами.
— Тебе налить этого вина? — из вежливости осведомился он с полным ртом, показывая кувшин.
— Нет. Ты знаешь, я не пью.
— Я этого не знал. Извини.
— Ты уже давно идешь по моим горам, — сказал Рюбецаль, когда желудок Каскета более или менее удовлетворился объемом втиснутой туда пищи. — Куда?
— Туда.
— Понятно. Это хорошее и полное объяснение. Но все-таки нельзя ли поподробнее?
— Я иду к Товне, — сказал Каскет. — Но, может, по пути раздумаю и направлюсь куда-нибудь еще.
— Ну, будем пока придерживаться этого. Здесь редко ходят путники, поэтому ты был заметен.
— Немножко шалили етуны и тролли. Но это незначительно.
— Отрадно, что ты пришел к такому заключению. Люди боятся ходить по моим горам — чувствуют опасность, а я лишь поддерживаю слухи. Нехорошо, когда у моего народа появляется дополнительный стимул охотиться за людьми.
— Все вы здесь отличаетесь редкой любознательностью, — проворчал Каскет. — Только ты один удосужился поинтересоваться, что я за человек, а не сколько я вешу, достаточно ли жирен и помещусь ли в котел целиком или по частям.
— Да, мой народ не очень-то цивилизован, — сокрушенно подтвердил Рюбецаль.
— Не очень-то, — ядовито передразнил его Каскет. — Дикари и троглодиты, лишенные способности мыслить! Рюбецаль сошел со своего трона и остановился возле колонны.
— Вот никак не определю, что ты за человек, Каскет, — сказал он. — Я привык судить о человеке с первого взгляда. Тебя же мне не удается подогнать под определенные мерки. Ты весь какой-то изменчивый, мерцающий, как радужная пленка на воде.
— Не суди, да не судим будешь, — поднял палец Каскет. — И каким судом будешь судить, таким будут судить и тебя.
— Ерунду говоришь, — поморщился Рюбецаль. — Все вы, люди, болтаете что ни попадя, а сами делаете себе же поперек. Вот ты, например, — не суди! Вздор! Все судят друг о друге, причем судят зло, пристрастно, явно добра не желая и не боясь, что о них будут судить так же, потому что о них так и судят. Зато извергается масса слов, тяжелых и велелепных, призванных избыть то, чего уже никогда не избудешь.
Каскет пожал плечами.
— Ты себя таким не считаешь, — констатировал Рюбецаль. — Но и ты такой же, Каскет. Хотя про тебя этого не скажешь с такою же определенностью. Ты все так же — идешь к Товне или уже передумал?
— Иду к Товне.
— А я уж боялся, что ты передумал.
— А чего тебе бояться?
— Люди, — пояснил Рюбецаль, — часто меняют свои решения. Это объясняется их недолговечностью и вытекающей отсюда боязнью не успеть.
Каскет промолчал. Он осматривал зал.
— Конец света, — наконец проговорил он.
— Чушь, — тут же отрезал Рюбецаль. — Еще одна выдумка. Мир рушится постоянно, изо дня в день, — где-то старое меняется новым. А что еще такое — конец мира? Не бывает — порушилось, и все. Обычно на это место приходит другое, не обязательно новое, прогрессивное и молодое, чаще даже того же возраста, но — более живучее и умеющее приспособиться. А иногда и новое летит в тартарары, единственно только затем, чтобы уступить место старому. Но это старое более приемлемо для мира. Новое не всегда приходится к месту, а старое — оно как давно притертый чехол, в который можно затолкать весь букет грехов и ошибок и забыть о нем.
— А ты философ. Налить тебе этого вина?
— Я не пью.
— Забыл. Извини.
Каскет отхлебнул из бокала.
— Твоя теория неприменима к богам, — сказал он. — Все обваливается, ползет, а они стоят как ни в чем не бывало.
— Я сам бог, — услышал он. — Ты удивлен? Не удивляйся. Я тоже старый бог. Но по натуре я отшельник, а потому моя теория скорее всего применима именно к богам. Ты вот говоришь — стоят как ни в чем не бывало. Да не стоит никто! Стоять — это значит почивать на лаврах. Задача богов — не допускать, чтобы порушились их культы. А если, как утверждают некоторые, мир зиждется на богах, то он никогда целиком не обрушится, — им это невыгодно. Они зубами и когтями будут держаться за старое, оно им мило и нескучно, оно навевает приятные воспоминания о сотворении мира и тому подобных вещах, — любому богу, который хоть раз сотворил что-то, всегда приятно вспоминать об этом.
— Твой мир обрушился, — подумав, ответил Каскет.
— Я сам не хотел, чтобы он стоял. И потом, кто сказал, что он обрушился? Вот мой мир — и он стоит.
— Это горы, сюда никто не ходит.
— Дело не в этом. Как там они меня называют? Дух, демон, гений? Низшая мифология. А ведь все равно — бог. Бог Места, имеющий над ним Власть. Что еще нужно? Я не тщеславен. Мне не нужна власть над всем миром. Когда я сержусь или не в настроении, в горах непогода. Когда у меня здесь пир, над горами сияет солнце. Понимаешь?
— Абсолютно. Ты очень гостеприимный хозяин.
— Да нет, не очень. Знаешь, как бывает, — хозяин-то гостеприимен, а гостей нет. Такая вот история.
— Не расстраивайся. Я разнесу по всему свету, чтобы почаще заходили в гости к Рюбецалю, ибо он гостеприимный хозяин.
— Не надо, — отмел Рюбецаль. — Не надо. Будут шастать здесь толпами, пугать троллей, дразнить етунов, стрелять моих ласок. Меня сердить. Ладно. Ты не передумал? Тебе все еще надо в Товну? Снаружи буря, ибо я не в настроении сегодня, поэтому говори, куда тебе надо, и я перенесу тебя туда.
— Мне в Товну, — сказал Каскет. — Спасибо за пищу и кров, Рюбецаль.
И он оказался на пустынной неприглядной равнине к северу от города Товны.
Возле Товны уже много лет сидел сфинкс, терзающий своими неумными вопросами сначала уши путников, бредущих в город, а буде помянутые путники на эти вопросы не отвечали, то сфинкс терзал их тела, но уже не вопросами, а зубами. Эта же участь предстояла и Каскету. Он подошел к сфинксу.
— Ты уже был здесь, — приветствовал его сфинкс. — Только в прошлый раз ты сумел ускользнуть от меня, не ответив на мои вопросы.
— На глупые вопросы не отвечаю.
— Те — может быть. Сейчас у меня другие вопросы.
— Пропасти рядом есть? — спросил Каскет.
— Зачем тебе пропасти? — поразился сфинкс.
— Это первый вопрос, — деловито произнес Каскет. — Дело в том, что мое имя Эдип.
— Мы так не договаривались, — заюлил сфинкс. — Здесь вопросы задаю я.
— Пока ты ходил вокруг да около, — перебил его Каскет, — выяснял, кто здесь уже был, а кого еще не было, какие вопросы глупые, а какие нет, я взял инициативу в свои руки. Лучше благодари богов, что тебе попался такой добродетельный человек, как я, а не какой-нибудь шарлатан и краснобай. Вот уж картина, представьте: сфинкс и досужий демагог никак не могут переговорить друг друга.
— Только без фантазий, — строго сказал сфинкс. — Обязательно ведь найдется такой — давай фантазировать: и то будет так, и это будет эдак, сфинкс и этот дема… ну, в общем, начинаю задавать вопросы.
Он одел очки и вытащил бумажку.
— Отвечать быстро, четко, не раздумывая и без лишних рассусоливаний, — сказал он и задал первый вопрос: — Кто из живых существ утром ходит на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех? — При этих словах сфинкс хитро прищурился.