Так Чилиану Грипу с мамашей пришлось остаться навсегда в Полой башне. Люди поудивлялись, куда это они пропали, но кто станет горевать о сплетнице и кто будет оплакивать вора?
На следующий день старый привратник Мурстен сказал правнучке:
— Роза, свадьба вчера была чудесная, невеста — красивая. Угадай же, дитя мое, кто некогда носил твой венец? Ни больше ни меньше, как Катарина Ягеллоника, герцогиня Финляндская.
— Дедушка, ты смеешься надо мной, — сказала Роза.
— Ты мне не веришь? Мне это достоверно известно. Принеси сюда корону, и ты увидишь, что она отмечена королевским вензелем.
Роза подошла к шкафу, где хранила свой подвенечный наряд, но, изумленная, вернулась обратно. Корона исчезла. Вместо нее лежал лишь кусок ржавого железа.
— Ах, я, старый дурак, — вздохнул привратник, который не мог смолчать. — Я поклялся хранить тайну, которую мне доверили, и я же выдал се. Дитя, дитя, не выдавай никогда ничего из того, что доверили тебе под клятву молчания.
Роза решила, что старый прадедушка впал в детство. Ведь ему исполнилось уже восемьдесят восемь лет.
Однако же Маттс Мурстен прожил еще два года, но он не ходил больше в подземелье и по лестницам башни. У него не было ни малейшего желания встречаться со своим старым другом домовым. Потому что по многим признакам он понял, что домовой уже не был так дружелюбен к нему, как прежде. Покои замка никогда больше не убирались невидимой рукой, не поливались цветы, а обвалившиеся стены не восстанавливались. Замок пришел в упадок. Латать и чинить его было бесполезно, ведь ничто не могло противостоять той разрушительной силе, которая свирепствовала теперь в древнем замке. Однажды старый Мурстен сказал Розе:
— Поведи меня на прогулку в замок!
— Хорошо, — ответила Роза. — Куда же ты хочешь пойти, дедушка? В подземелье, в залы или в башню?
— Нет, нет, не в подземелье и даже не в башню. Я могу встретить кого-нибудь на лестницах. Поведи меня к открытому окну на Луру. Мне нужен свежий воздух.
— Тогда пойдем в западный зал, окна которого выходят на устье реки. Я возьму с собой малыша, повезу его в плетеной колясочке.
(У Розы был уже маленький мальчик, которого назвали в честь короля Эрика.)
Они медленно брели но замку. Лучи солнца освещали могучие серые стены и почти девяностолетнего старца, который в последний раз брел по дорогому его сердцу замку. Выглянув в маленькое оконце, он увидел у подножия башни залив, мерцающий и спокойный. Воспетая столь многими Аура катила свои сверкающие воды в залив, а вдалеке виднелись сотни белых парусов, которые колыхали вечерние летние ветры.
Глазами, полными слез, смотрел на все это великолепие старый привратник.
— Ax, — вздохнул он, — скоро этот прекрасный старый замок рассыплется в прах. Древнейший замок Финляндии превратится вскоре в груду камней, и галки напрасно будут искать стену, где бы они могли построить свои гнезда. Если бы я мог спасти старый замок от разрушения, я охотно отдал бы за него свою жизнь.
— Ну, не очень-то дорого он бы тогда и стоил, — сказал хорошо знакомый привратнику голос, и старый домовой, в шапке, вывернутой мехом наружу, вылез из трещины в стене.
— Это вы? — удивленно спросил привратник.
— А кто же еще! — засмеялся старый домовой. — Только я переселился из Полой башни в другую крысиную нору. Не мог выдержать несмолкаемую болтовню старушки Сары. Такая сплетница даже домового заставит обратиться в бегство. Ух, я теперь туг на ухо, я старею, и в мире нынче все измельчало, все вздор и чепуха.
— Это правда, — вздохнул привратник. — Мир становится все хуже и хуже. Но как же это вы позволяете замку прийти в упадок?
— Позволяю? — проворчал домовой. — На это есть причины, я был в дурном расположении духа. Но я не в силах забыть мой старый замок. Я должен, верно, выдержать еще несколько сотен лет, до тех пор, пока борода старца, сидящего внизу, не обовьется вокруг каменного стола. Ты что-то такое говорил, будто готов отдать свою жизнь за старый замок?
— Я бы охотно это сделал, если вы и впредь сохраните его могущество.
— А на что мне твоя жизнь, старая ты рухлядь, — расхохотался домовой. — Твоя жизнь исчисляется теперь часами. Отдай мне лучше малыша в плетеной колясочке. Он может прожить свои семьдесят — восемьдесят лет и стать мне добрым слугой.
Услышав эти слова, малютка Роза побледнела и склонилась над ребенком, словно пытаясь защитить его.
— Мою жизнь можешь взять тысячу раз, — сказала она, — но не смей касаться маленького Эрика.
— Вы, люди, удивительное племя, — пробормотал домовой, нахмурив кустистые брови, — не понимаю я вас! Что такое человеческая жизнь? Где был этот ребенок вчера и где будет этот старик завтра? Нет уж, нам, домовым, куда лучше. Не желаю я с вами меняться.
Роза взглянула на него.
— Домовой, — сказала она, — знай же: если бы тебе была тысяча лет и проживи ты еще тысячу, мы все равно проживем дольше, чем ты.
Такие дерзкие слова привели обидчивого домового в ярость.
— Ну берегись же, ты, муравьиха! — воскликнул он и ударил своей рукой о стенку с такой силой, что обломок стены, огромный, как скала, оборвался и со страшным грохотом обрушился с круглого склона.
Еще один такой удар, и вся стена рухнула бы, сокрушив в один миг все живое.
Роза и ее старый прадед упали на колени, готовые к смерти. Но тут внезапно поднятая вверх рука домового замерла и бессильно упала вниз. Его недавно столь суровое лицо стало удивительно печальным, и привратник с Розой увидели, как крупные слезы покатились из его маленьких, красных, моргающих глазок.
Снизу, из самых недр скалы, послышались отдаленные звуки музыки, и песня, такая сладостная, подобной которой никто никогда не слыхал, тихо полилась из-под фундамента замка.
— Слышите? — прошептал домовой. — Это старец в недрах горы, тот, что много старше меня!
Они долго слушали в полном изумлении. Наконец песнь смолкла, послышалось бряцанье, казалось, скрещивается оружие, и подземелья замка содрогнулись.
— Старец закончил песню, — пояснил домовой, — и его люди ударяют своими мечами о щиты. Хорошо, что он запел вовремя. А не то бы я свершил такое, в чем потом бы горько раскаивался.
Привратник тем временем опустился на пол.
— Поднимайся, старик-батюшка, — приходя в доброе расположение духа, сказал домовой.
— Поднимайся, дедушка, — попросила Роза и взяла старика за руку, но она тут же безжизненно упала. Маттс Мурстен умер, пока пелась песня.
Лучи вечернего солнца осветили его седые волосы.
— Так, так, — произнес домовой со странной гримасой и с такой странной интонацией в голосе, какой никогда прежде у него не слышали. — Мой старый друг принял злую шутку всерьез. Клянусь моим сокровищем. Я не хотел обидеть ни тебя, ни твоего малыша. Но я хочу сдержать мою клятву, старый товарищ. Этот замок не рассыплется в прах еще целых пятьсот лет, до тех пор, пока рука моя сохранит свою силу. Но ты покинул меня, старый собрат по ремеслу, — продолжал домовой. — Кто поможет мне теперь заботиться о нашем старом замке?
— Вместо дедушки это буду делать я, — заплакала Роза. — А когда мой маленький Эрик станет взрослым, он тоже полюбит старый замок и будет помогать вам так же, как старый прадедушка.
— Тогда Эрик все равно станет моим слугой, — сказал домовой.
— Нет, — ответила Роза, — до конца своей жизни он будет служителем бога и людей.
Старый привратник Маттс Мурстен был похоронен со всеми почестями, под колокольный звон и пение псалмов. После его смерти замок снова стал обретать былой уют. Обрушившаяся стена однажды утром снова приобрела свой прежний вид. Каменщики легко справлялись с другими обрушившимися стенами. Каждый камень казался таким легким, словно кусок коры. Все дыры и трещины заделывались словно сами собой, и часто по ночам было слышно, как кто-то перетаскивал по пустынным залам гравий и камни.
Это делал домовой, верный клятве, которую дал старому привратнику.
И Абоский замок стоит и поныне.