В Обкоме партии Николаю сообщили, что при первой возможности для переброски его и летчиков-испытателей на Волгу будет организован самолет: остальные сорок человек надо вернуть на завод, в военные авиамастерские.
— А мы в ожидании самолета пузо гладить будем? — громко спросил Бирин.
Работник Обкома засмеялся:
— Правильна, ожиданье — ожиданьем, а дело — делом. Ступайте и вы на завод. Только предупреждаю: вы должны быть готовы к перелету по первому вызову!
Возвращение рабочих военные инженеры и техники встретили с радостью: мастерские были завалены подбитыми в боях машинами.
Кто-то из коммунистов предложил вызвать военных на соревнование. Рабочие довольно улыбались: они снова были в родной стихии дружного и привычного труда.
...Поздно ночью гитлеровцы начали воздушную бомбардировку. Свист бомб и грохот взрывов раздавались в разных концах города. Длинные пальцы прожекторов напряженно ощупывали небо.
Небо озарялось заревом пожара. С пронзительными гудками носились по городу пожарные автомобили...
Николай в эту ночь дежурил на заводе.
А на рассвете стало известно, что северо-восточнее аэродрома выбросился на парашютах немецкий десант.
Полк народного ополчения занял оборону. Все были взволнованы: предстоял первый бой.
На патронном пункте раздавали гранаты. Каждый получал по паре «Ф-1». Николай вспомнил последнее занятие по метанию боевых гранат. Руководитель — Павел Павлович Бирин стоял в окопе рядом с Николаем.
— Прижав наружный рычаг, не отпускайте больше: взорвется. Метнув гранату, — укройтесь в окопе.
Николай вынул чеку, судорожно прижал наружный рььчаг гранаты и, взмахнув рукой, бросил гранату вперед.
Она звонко щелкнула в воздухе, и через секунду гулкий взрыв потряс землю. Николай упал на дно окопа, прижатый страхом к земле.
— Вставайте!—услышал он густой голос Бирина.
Николай поднялся и вдруг увидел, что его синий костюм выпачкан в глине — на дне окопа было сыро.
— Пошлите следующего, — сказал Павел Павлович, не обращая внимания на костюм Николая.
Николай подбежал к роще, прижался к дереву и, прячась за ним, крикнул:
— Следующий!
Вдруг ему стало весело: «О костюме забеспокоился!..» — подумал он и, не стесняясь, вышел на поляну.
— Дайте закурить, товарищи,— сказал он, широко улыбаясь. К нему потянулось несколько рук с кисетами.
Получая гранаты, Николай почувствовал большую уверенность, считая себя уже «обстрелянным».
Командир полка выслал в разведку взвод, в котором был и Николай. Возглавлял его Павел Павлович.
Разведчики короткими перебежками продвигались к придорожному леску.
Впереди послышались хлопки минометов. Павел Павлович разбил взвод на три группы и приказал ползком пробираться дальше. Николай был в группе Бирина, обходившей лесок справа. Всякий раз, когда над головой взвывала мина, Николай прижимался к земле, стараясь не дышать, будто мину можно было обмануть, спрятаться.
Потом, когда земля вскипала где-то в стороне, Николай, работая локтями и коленями, продвигался дальше.
Со стороны дороги бешено завизжали пули.
«Снайперы», — подумал Николай.
Бирин выслал Николая и двух ополченцев к оврагу, правее лесочка.
— Обшарьте овраг и, если там никого нет, постарайтесь незаметно выдвинуться к лесу.
Николай первый пополз к оврагу. Снова близко завыли мины, и впереди'оправа и слева, низко, с
красноватой вспышкой взлетела земля.
Николай повернул голову назад, желая посмотреть — ползут ли товарищи, и вдруг его обдало горячим воздухом и чем-то больно ударило в спину.
Николай приник щекой к земле, будто прислушиваясь.
Грохот боя становился глуше, отдаленнее.
Потом тишида накрыла его мягко и незаметно, как в детстве мать накрывала одеялом...
Г лав а шестая
Николай потерял счет времени с тех пор, как осколок мины впился в спину, поломав лопатку. Сознание угасало и вновь возвращалось, вырывая из мрака отрывочные, бессвязные картины. То над Николаем склонялись люди в белых халатах и было странно, что у них русские лица, а он не мог понять ни одного слова; то его все время подбрасывало и раскачивало, и ему казалось, что он маленький и мать качает его в люльке; то Глебушка, плача, протягивал к нему, ручонки и кто-то огромный и сильный держал Николая за'плечи, не пускал к сыну.
Хохот сменялся грохотом орудий, плач — завыванием ветра, и эта быстрая смена картин утомляла его, истощала силы.
Потом бред унялся, и тупая боль вернула Николая к действительности.
— Где мы? — спросил он, когда над ним склонилась сестра, прислушиваясь к его невнятному шопоту.
— В Ульяновске.
— В Ульяновске? — переспросил Николай бледными бескровными губами. — А какое сегодня число?
— Пятнадцатое октября.
Он напряг память и вспомнил, что бой с немецким десантом был пятого октября. «Чем окончился бой? Как дела в Ленинграде?» — хотелось спросить Николаю, но сестра ушла, а в палате недвижно лежали тяжело раненные.
«А может, они меня не слышат?» — подумал Николай, силясь закричать. Но напряжение вызвало резкую боль в груди, и он мысленно выругался от бессилия.
" В палате было душно. Тошнотные, сладкие запахи лекарств стояли в воздухе.
Эшелон под командой Солнцева отправился из Ленинграда ночью в конце августа. На рассвете три мессершмитта зашли со стороны паровоза и, прошив весь состав пулеметным огнем, скрылись в западном направлении. А через два часа прилетели пикирующие бомбардировщики.
Их было девять.
Солнцев приказал остановить поезд и всем укрыться в лесу. Женщины торопливо, дрожащими от страха руками одевали детей, мужчины хмурились, с опаской поглядывали на выстраивавшихся в круг бомбардировщиков.
Первый свист пикирующего самолета заставил людей в панике броситься прочь от вагонов. Бомба рванулась где-то в хвосте эшелона.
Потом вой пикировщиков смешался с новыми взрывами, и уже нельзя было понять, где рвались бомбы.
Люди бежали в лес, стараясь скрыться от немецких летчиков. Но вот стали взлетать к небу деревья. Фашисты били по опушке леса.
Солнцев стоял у паровоза. Песок хрустел на зубах. В ушах не смолкал гул от взрывов. Что мог он предпринять в эти минуты бессилия и отчаяния?
— Александр Иванович! Ложитесь! — кричали откуда- то из-за насыпи. Но Солнцев стоял, не шевелясь. Что если эшелон будет разбит и погибнут люди, которых ему доверили?..
Наступила внезапная тишина. Пыль еще висела в воздухе, но самолеты уже ушли.
Солнцеву показалось, что он заметил это первый.
Вытирая платком лицо, главный инженер побежал вдоль эшелона.
— Старшие вагонов! Проверьте людей!
Рабочие поднимались, отряхиваясь от земли. Из лесу выносили убитых и раненых. Молодая женщина с окаменевшим лицом держала на руках мертвого ребенка...
Среди убитых Солнцев узнал молодого маляра Сашу Воробьева. Он давеча играл на гитаре в вагоне, в котором ехал Солнцев.
У Саши было бледное, худощавое лицо с маленькими черными глазами. Когда он улыбался, глаза превращались в узенькие щелки. Но при всем этом в лице Саши было что-то живое, веселое и доброе, что делало его необыкновенно привлекательным. В каждое слово своих простых песенок он вкладывал столько чувства и как-будто ему одному известного смысла, что все недоумевали, как не замечали прежде красоты этих песен.
Девушки любили -его чуть хрипловатый голос, его манеру улыбаться во время пения, «подпускать слезу» в наиболее чувствительных местах. Когда он уходил в другой вагой, положив гитару на плечо, все провожали его глазами, молча удивляясь наступившей тишине.
А те, к кому он приходил, как завороженные слушали его песни да мягкие волнующие переборы гитары под частый перестук колес.
Далека ты, путь-дорога,
Выйди, милая моя!
Мы простимся с тобой у порога
И быть может — навсегда!