пальцами.
400
— Шире круг! — крикнула Наташа и, выйдя не
середину, лебедем поплыла к Зайцеву, в лад шевеля плечами^
Яша сбросил спецовку, расстегнул ворот рубахи ш
начал отбивать ногами безудержную, отчаянную дробь^
Потом, лихо раскинув руки, пошел вприсядку, волчком
завертелся вокруг Наташи.
— Вот это скорость! Тысяча оборотов в минуту!
— Наташа! Не подводи бригаду!—подзадоривали/
со всех сторон. Уже бисером пота густо покрылось
распаленное лицо Наташи, и Никифоров чаще косил глазами
на танцоров, а Яша плясал и плясал, выбрасывая все
новые коленца, неистовый и счастливый...
Добрывечер лично руководил переоборудованием)
станков бригады Зайцева. Когда Петр Ипатьевич -стал
устанавливать проводку для сжатого воздуха и какой-то*
новый неизвестный агрегат, Яша озадаченно спросил:
— А это что за штука?
— Не штука, а тормоз,— поправил Петр Ипатьевич,—
Иван Григорьевич изобрел.
Добрывечер улыбнулся:
— Сколько раз, Яша, тебе приходится останавливать
станок за смену?
Зайцев пожал плечами:
* — Бог его знает... не считал!
— Напрасно! А все-таки приблизительно сколько?
— Ну, раз триста, не меньше.
— Триста,— повторил Добрывечер.— А эта штука^
дает возможность экономить на каждой остановке
тридцать секунд. Посчитай, сколько времени подарил я твоей
бригаде?
— Сто пятьдесят минут... Два с половиной часа а
смену! — воскликнул Зайцев, и на заалевшем лице ярче
проступили золотистые колоски бровей.— Спасибо, Иван
Григорьевич!
— Погоди благодарить. Я мужик корыстный: дал вам
два с половиной часа, а потребую в три раза больше.
— Дадим! —уверенно ответил Зайцев.
Добрывечер переглянулся с Петром Ипатьевичем.
— Мне рассказывали,— проговорил он,— что ты
сконструировал какие-то мудреные кулачки.
«Ну вотг уже все знают!» — подумал Яша и широко
Ф 444 - 26 401
улыбнулся. Он не умел скрывать своих замыслов. Только
возникала в нем какая-нибудь идея или предложение, как
он уже рассказывал о них товарищам.
— Да, Иван Григорьевич! — произнес он гордо.— Эти
¦кулачки... вернее, комбинации кулачков позволят нам
решить немало вопросов. Помните, вы советовали нам
подбирать наиболее выгодный технологический режим,
комбинируя скорость, подачу и глубину резания? Вот мы
и стали добиваться увеличения мощности станка. Но
секрет все-таки не столько в мощности, сколько в
способе крепления детали. Мы направили свои поиски в этом
направлении...
— Интересно! — заметил Добрьшечер.— А все же
кто это мы?
— Наташа, я, Сережа Поздняков, Петр Ипатьевич
помогал.
— Покажи-ка кулачки, конструктор. Кстати, как у
дела с учебой в институте?
— На второй курс перешел.
Зайцев достал из инструментального ящика кулачки.
Кулачки были и впрямь оригинальны по конструкции
<й, главное, открывали широкие возможности для их
применения при обработке и других деталей. Теперь токарь
получал возможность обрабатывать деталь с одной
установки вместо прежних трех.
В первый день после переоборудования станка Яша
дал семьдесят шкивов вместо прежних девяти штук.
Завод еще не знал о прорыве. До конца ноября
оставалось десять дней и по старым временам собственно
^только они и решали судьбу программы. Но теперь стало
уже очевидным; план выпуска самоходных комбайнов
будет сорван. '
В кабинете сидело четверо: Булатов, Мишин, Солнцев
л\ Чардынцев. Все напряженно молчали.
— Вы понимаете, что произошло? — все более мрач-
здея, проговорил Булатов.— Тысячи людей ежедневно
отдавали свой труд, свою энергию большому делу, они
шли за вами, а вы куда их завели, командиры?
Глухо тикали стенные часы, словно кто-то пристыжи-
прищелкив_ал языком.
402
— И главный виновник ты! — обернулся секретарь
обкома к Мишину. Тот сидел, не опуская головы,— злой,
отчаянный и изумленный.— У тебя горячее сердце. И
энергии море! Это-то и подкупило нас. Но не сумели мы
разглядеть порочный стиль твоей работы, стиль героя-
одиночки.
Лицо Чардынцева жарко запылало. «Все это я видел
давно. И вроде бы боролся...— Его разозлило нечаянно
сорвавшееся: боролся...— Разве так борются? Корил
директора по-семейному, вполголоса... А надо бы... Вот оно
как обернулось!»
Семен Павлович мысленным взором окинул все
обширное заводское хозяйство. Скольких закоулков, куда
не добраться и солнечному лучу, достигал орлиный
директорский глаз, сколько человеческих лиц, характеров,
судеб держала его цепкая память!
И вот поди ж ты, сорвался. Нашлись и такие закоулки,
что остались для него недоступными.
В быстром беге дней упустил, не разглядел многих
начальников, инженеров, рабочих. А ведь все решают
люди и каждому нужно найти свое место.
Многие начальники цехов и отделов привыкли сидеть
в затишье за широкой спиной директора, и колючий ветер
ваводских невзгод не обжигал их, не закалял их
выносливость.
«Семен Павлович все знает, все предусмотрит!» —
этот щит надежно служил не один год, но под конец
обветшал. И впервые почувствовал Александр Иванович
Солнцев, как лизнул его холодок ветра.
— Что скажет главный инженер? — спросил
Булатов.— Ведь на его обязанности, если не ошибаюсь,
готовить необходимый задел по всем деталям?
«Вот она, ноябрьская ледяная поземка!..» Александр
Иванович с трудом произнес:
•— Дефицит оказался... по некоторым позициям... Я
полагал, что Семен Павлович...
— Позиция у вас одна: иждивенческая!—с
ненавистью бросил Чардынцев.— Приживалки какие-то, а не
руководители! — Он откинулся на спинку дивана и
тяжело задышал.
— Продолжай, Алексей Степанович,— сказал
Булатов, чиркнув спичкой и жадно затягиваясь душистым
дымом папиросы.
до 403
— Виноваты мы тут все вместе! — поднялся Чардын-
цев.— И больше других — я! Отчетливо видел: всю
махину руководства заводом везет, по существу, один Мишин.
Понимал, что к добру это не приведет. Бранил
директора... с глазу на глаз! А обсудить его поведение на
партийном комитете не решился! И не из-за недостатка
принципиальности, а просто поверил легенде, что Семен
Павлович все сумеет! — Чардынцев хотел сказать, что
трудно ему было разобраться в сложном и новом для него
деле — партийном руководстве крупным заводским
коллективом, но сдержался: Булатов еще примет его слова'
за попытку оправдаться.
Мишин теперь глядел на Чардынцева с печальной
сосредоточенностью, точно речь шла о ком-то другом,
«бывшем».
«Да, да! Бывший! Все позади — и трудные годы
войны, и победы во всесоюзном многоборье сильнейших
заводов, и перестройка производства неслыханно
быстрыми, темпами... А теперь — поражение».
Сразу, как снежный обвал в горах, рухнул его
авторитет, его непререкаемая, гордая власть над людьми.
Чардынцев был прав: «Надо, чтобы весь оркестр участвовал
в симфонии». Не послушал. Упрямился, пока не
сверкнула крутизна под ногами...
Что же теперь? Остается одно: сказать и Булатову
и министру — не гожусь в дирижеры, ставьте рядовым
барабанщиком!..
И, откликаясь на свои мысли, Мишин глухо сказал,
уронив голову:
— Уйду.
Булатову было жаль смотреть на опущенные плечи
Мишина, на сразу ввалившиеся глаза, утратившие свой
прежний задорный блеск.
Но жалость — плохой советчик в таких делах.
Требовалось с жестокой прямотой вскрыть и отсечь ошибки,
как отсекают гнилые корни у здорового в целом