дерева.
— Некоторым казалось, что ты ближе всех стоишь
к массам — знаешь многих рабочих по имени и отчеству,
беседуешь с ними об охоте и детишках... А в самом-то
деле ты был далек от масс, ты не верил в людей. Да, не
верил! Оттого и старался все делать сам.
Больно, ох, как больно слышать такие слова! Не верил
404
в людей! Это он-то, тянувшийся к людям, как ветка к
солнцу.
И все-таки чем объяснить, что он все время подменял
и главного инженера, и главного технолога, и многих
других «главных» на заводе?..
— Сейчас ты обронил слово одно...— продолжал
Булатов.— Если бы не слышалось в нем только тяжело
пораненного самолюбия, я помог бы тебе избавиться на
будущее от всяких треволнений... Но мы знаем тебя, знаем
заводской коллектив и верим, что грубейшая,
непростительная ошибка может быть исправлена.
Мишин выпрямился. Две глубокие морщины залегли
меж бровями, а закручинившийся взгляд озарила
решимость:
— Камиль Хасанович!
— Ну, ну, я пятьдесят пять лет Камиль
Хасанович...— уже потеплевшим голосом отозвался Булатов.
— Урок тяжелый... Оброс я зазнайством,
самоуверенностью, поклонением своей непогрешимой особе, как некая
неумная порода птиц разноцветными перьями... <i*4^Qepb
сорвана яркая мишура оперения. Но я хочу сказать, что
не боюсь предстать в таком... общипанном виде перед
рабочими и инженерами,— Мишин глубоко вздохнул и
посмотрел секретарю обкома в глаза,— что поделаешь,
васлужил!
— Заслужил,— согласился Булатов.— И помни: из
избы сор выметают веником, а не одним прутиком!
Предать анафеме старый стиль работы — полдела. Как
будете исправлять положение, товарищи?
— Я думаю, что вместе с партийным комитетом
обсудим этот вопрос,— проговорил Мишин.— Сор будем
выметать веником.
Партийный комитет решили созвать в тот же день...
Незадолго до начала заседания к Мишину вошел Глеб
Бакшанов.
— Разрешите, Семен Павлович... неотложное дело...—
произнес он, краснея и хмуря брови.
— Что там у тебя неотложного? Садись.
— Отпустите меня, Сбмен Павлович... не могу я здесь
больше работать! .
Мишин с проникновением поглядел на Глеба. Этот
девятнадцатилетний парнишка был живым укором ему,
Семену Павловичу. Чардынцев как-то говорил ему:
405 >
«Если хочешь знать, в твоих подражателях ты увидишь
собственные черты, только, словно для наглядности,
увеличенные, как в кривом зеркале».
Семен Павлович смеялся над этими словами. Добры*
вечера и Глеба все бранили, да и он сам отчитывал их,
особенно Добрывечера. В чем же здесь подражание? И
что общего между директором и этими молодыми людьми,
служившими «притчей во языцех» на заводе?..
И вот сейчас к нему пришел самовлюбленный* оби*
женный мальчик и произнес почти то же, что он сказал
сегодня Булатову.
— Ты хочешь уйти? — спросил Мишин вполголоса и
торопливо достал из кармана пиджака трубку. Глеб
машинально повторил движение директора. Семен
Павлович в сердцах швырнул трубку на стол.
В глазах Глеба отразилась короткая борьба, а в го-
Лосе послышалась уверенность, что «уж кто-кто, а Семен
Павлович в обиду не даст». Ни с кем не соглашался
Глеб в своем затянувшемся, упрямом споре.
-^*-Я токарь шестого разряда. На любом заводе мне
место дадут.
— Не то место твое, что дадут, а то, что заслужишь! —
резко и одновременно задумчиво сказал Мишин.
Глеб ухватился за это слово, он предвосхищал его:
— Вот! Каждый пацан дразнит «асом», в стенгазете
и на собраниях мыкают мою фамилию! А разве мало моих
эаслуг на заводе? Портрет два года в цехе висел. Даже
пылью покрылся!
— Это-то и плохо...
— Что висел?
— Что пылью покрылся. Пылью мы с тобой оба по*
крылись. Прошлыми заслугами любуемся. А время идет,
вперед! Сегодня мне уши надрали за это. Ох, как больно
надрали, Глеб!
Глеб глядел на директора в немом изумлении.
Выходит, и Семена Павловича бранят? Уж этого он никак не
мог предположить: Мишин был для него идеалом. И
откровенно говоря, пришел Глеб не столько с мыслью об
уходе с завода, сколько с тайным желанием узнать, что
скажет на это Семен Павлович.
В упрямстве Глеба было пробито немало брешей, чаще
спорил он теперь сам с собой и предчувствовал: обиде его,
как льдине на вешних волнах, держаться недолго.
406
— Послушай, Глеб...
Мишин рассказал слово в слово содержание
сегодняшнего разговора с Булатовым. Глеб задумчиво мял в руках
трубку.
— Ты понимаешь? — спросил Мишин. Он встал и
подошел к окну, будто Глеба удобней было разглядеть на
расстоянии.— Мне невыносимо стыдно. Стыдно потому,
что вольно или невольно заманил тебя на свою тропу! И
вот найди ты в себе смелость вместе со мной свернуть е
этой проклятой тропы и через колючий кустарник —
особенно болезненный для самолюбия! — пробиваться на
широкую дорогу...,
Глеб встал. «Идти вместе с Семеном Павловичем.^
Рядом с ним... какое это счастье!»
Мишин подошел к юноше, дружески потряс его за
плечи:
— Ну, Глеб, колючек не боишься?
~ Не боюсь! — просто ответил Глеб.
Глава седьмая
Чардынцев стал примечать, что в его отношениях с
парторгом вТорого механического цеха появилось нечто
новое, такое, чему трудно подобрать определение.
Сначала частые думы о Тоне Луговой казались ему;
естественными и понятными: отставание второго
механического беспокоило его неотступно, и Луговая, как парт»
орг, конечно, была в центре всех трудных дел по подъему:
цеха в гору.
Сейчас Антонина Сергеевна работала над
сверхпрочным чугуном. Это очень интересовало и тревожило его».
Он даже потерял сон.
Чардынцев терзался мыслью, что не мог ей ничем
помочь, а когда требовалось поддержать ее, может быть
одним добрым словом либо шуткой, он вдруг чувствовал
утрату того драгоценного свойства, которое помогало не
раз поддерживать людей. Прежде спокойный и веселый,
он стал непривычно хмуриться под ее взглядом, всегда
спрашивающим нечто большее, чем говорили уста.
А едва увидит ее усталое и смущенное после неудачных
опытов лицо, закипает в нем такая душевная метель, что,
он отводит глаза — не выдали б!
407
«Что с тобой, Алексей? Откуда в тебе это «второе
/издание» юности?» — Он боялся задавать себе подобные
вопросы и торопливо прогонял их, браня себя за эти
«лирические отступления».
Так на Волге, при больных его легких, Чардынцев
боялся уплывать на середину: на быстрине подхватит и
унесет — не выкарабкаешься!
Но как ни боролся он с новой неожиданной
неотступной «бедой», как втайне окрестил он свое смятение,
могучая волна неутихающего чувства несла его все дальше и
Дальше и не было сил выбраться из головокружительной
быстрины.
«Будет! -~ остановил себя Чардынцев.— Лирические
отступления затянулись». Он пошел в сборочный цех.
Под стальными балками перекрытий повисло новое
красное полотнище: «Помни! Завод должен в ноябре
выпустить сто двадцать пять самоходных комбайнов!»
Чардынцев удовлетворенно улыбнулся: он только
сегодня поручил Ибрагимову в доходчивой форме довести
до рабочих ноябрьскую задачу, и Фарид уже сделал.
У. коробок комбайнов стояли Мишин, Солнцев и
Рубцов. Лица у всех были хмурые, задумчивые.
— Что так невеселы? — спросил Чардынцев.
— Беда, Алешя,— ответил Мишин.— Поставщик
задерживает подачу подшипников. А без них сборка
останавливается.
— Нельзя останавливать сборку! — воскликнул Чар-