137
стройная, под молодой березой, прощально махавшей
тонкими ветвями...
Снова отбирала у нее Степана жестокая судьба. И
Алешка увязался с отцом...
Но на этот раз Степан уходил со спокойной и светлой
решимостью отстоять что-то такое, что больше и
значительнее самой его жизни...
Алексей воевал рядом с отцом. Их принимали за
братьев, так быстро ширился и крепчал в плечах сын, гго
росту уже догнав Степана.
В двадцатом году Степана тяжело ранило в грудь из
пулемета. Алексей привез отца в Рыбаково, а сам,
получив назначение на курсы красных командиров, уехал в
Москву. Так вместе с боями отгремела и его суровая
юность.
Мать писала вскоре, что отец умер через две недели
после отъезда Алексея. Его похоронили на берегу Волги
у молодой березки.
Алексей приезжал к матери часто, едв-а ли не каждое
лето. Он любил родные места, и особенно Волгу, любил
слушать рассказы матери о переменах на селе и сам с
восхищением смотрел на все новое, что беспрестанно
нарождалось в Рыбакове.
Но за год до финской войны его наезды к матери
прекратились: работы было так много, что командование
отпуск Чардынцева перенесло на следующее лето. Затем
начались боевые действия по защите Ленинграда от
белофиннов.
С тех пор военная служба водила его по фронтовым
дорогам, и к матери он смог приехать только после
окончания Отечественной войны.
Выйдя в отставку, Алексей поначалу растерялся. Все
его молодые годы прошли в армии и теперь предстояло
овладевать «новым участком» жизни.
Он решил поехать к матери, отдохнуть,
поразмыслить — куда себя теперь определить, но уже
вознамерившись купить билет на пароход, передумал и пошел в
областной комитет партии.
Секретарь обкома Булатов принял его поздно вечером.
Невысокий, очень широкий в плечах мужчина, с густой
шевелюрой седых волос и прямодушным выражением
лица, протянул Алексею руку.
138
— Здравствуйте, товарищ Чардынцев.
Алексея смутило, что его назвали по фамилии, будто
уже известного здесь человека. Он собирался сделать
длинное вступление о причинах, побудивших его прийти
на прием к секретарю обкома, но почему-то просто
сказал:
— Я из здешних мест. Рыбаковский.
— Знаю, — кивнул Булатов. — Отец ваш здесь
прославился в гражданскую войну.
— Хотел бы посоветоваться насчет работы, —
продолжал Алексей.— Из армии я ушел по состоянию здоровья.
— Работу мы вам найдем, а вот со здоровьем дело
сложнее. Чем болеете?
—• Пуля в легких. Но она мне нисколько не мешает.
— Нисколько? — переспросил Булатов и почему-то
повеселел: —Вы, кажется, из той породы людей, для
которых труд — самое верное лекарство! Ну, что ж,
подумаем... Вы не хотите ли на партийную работу?
Алексей помолчал, потом улыбнулся:
— Для меня, товарищ Булатов, любая работа —
партийная.
— Верно! Образователь «Семнадцатой республики»
должен быть хорошим организатором.
— Откуда вы знаете? — спросил Алексей.
— Вопрос праздный. Я думаю, что вам надо все-таки
отдохнуть. Наберитесь терпения. Потом мы дадим вам
работу.
И вот он снова в родном селе. Вон за оврагом Шай-
танка, где Чардынцев любил ловить с дружками раков.
В гущине орешника сверкнула лисица-огневка, и у
Алексея азартно перехватило дыхание. Мягкий ветер
доносил ароматы пчелиных сотов, пряного укропа... Тихо
шептались неугомонные сплетницы-осины, а вокруг них
толпились любопытные березы.
Чардынцев искал глазами могилу отца. Слева над
обрывом белела высокая береза. Он прошел к берегу.
Среди алых цветов мака темнела латунная пластинка
с вычеканенной надписью:
«Здесь покоится Чардынцев Степан — красный
командир и защитник справедливой жизни».
Алексей глянул вверх — вечным нескончаемым
фонтаном били в небо и сбегали вниз тонкие серебряные
струи ветвей...
139
Г л а в а вторая
Степанида была на крыльце, собираясь идти с
ведерком по воду, когда скрипнула калитка (этот с детства
знакомый и не изменившийся звук отозвался в сердце
Чардыицева острой и сладкой болью), и во двор вошел
плечистый военный.
Сквозь туман нежданных слез увидала она лучистую
Степанову улыбку на смуглом лице, услышала
срывающимся голосом произнесенное:
— Мама!.. Родная моя!..
Он целовал ее желтое морщинистое лицо, выцветшие
глаза, гладил редкие пряди седьих волос и с немой тоской
повторял про себя: «Что сделало с тобой время, мама!»
—- Алешенька!.. Я уж не чаяла повидаться... — певуче
шецтала мать.
Алексей вошел в горницу. Из каждого угла глядело
на него бесконечно родное, овеянное романтикой
воспоминаний»..
Та же висячая лампа с жестяным кругом, та же
стародавняя лавка у стола и, кажется, те же тараканы, что
задумчиво шуршат в щелях стены.
—¦ Алешенька, ты бы с женой приехал, с
ребятишками... До каких годов' дожила, а внучонков на руках не
держала, — растроганно проговорила мать.
— Знаешь, мама, былину русскую, — усмехнулся
Алексей.— «Оберегал землю родную Илья Муромец, ни
дома себе не построил, ни семьи не завел».
— Господи!
И, заглядывая ему в глаза, робко спросила:
— Что ж ты так, Алешенька, а? Бобьмем-то... Аль
человека не нашел по душе?
— Не нашел, мама.
Мать завозилась с самоваром, беззвучно шевеля
губами...
Весть о приезде Чардынцева мигом облетела Рыбако-
во, и вечером изба бабки Степаниды уже была полна
народу.
Слушая рассказы Алексея Степановича о войне,
парни и девушки с уважением поглядывали на его золотые
погоны с тремя большими белыми звездами.
140
В разгаре беседы пришли три старика. По могучей
еще фигуре и какому-то орлиному выражению лица Чар-
дынцев узнал в одном из них некогда знаменитого
сплавщика Никифора.
— Ну, чистый Степан, срази меня гром! И статью, и
лицом, и удальством в глазах. С приездом, Лексей Степа-
ныч! — с густой певучей силой проговорил дед Никифор.—
До какой высоты хлопец дошел! А, кажись, давно ли у
меня яблоки из сада таскал. И, помню, как за уши тебя
дравши, я правое ухо твое маленько того... попортил...
Чардынцев тронул рукой правое ухо, и все разлившего
рассмеялись.
— Жизнь, она нынче шибко мельтешит. Ух, шибко! —
продолжал дед Никифор. — Мы, старые хрычи, будто в
заводи шевырялись, а молодежь, она на самой быстрине.
Вот по-гляди, Лексей Степаныч, давно ли на губах
мамкино молоко обсохло, — он показал на прислонившегося
к печке высокого кудрявого паренька со строгими
глазами,.—а головастый, что пророк Илья!
Лицо паренька залилось краской.
— Давеча он доклад делал в клубе... Поверишь,
Америку так на обе лопатки положил, что там, за окияном,
главным буржуям, верно, весь день икалось, срази меня
гром! И все растолкует — где какой народ живет, где
какой делец воду мутит... Сиди себе, ума набирайся,
добрый человек.— Дед хитровато потрогал свою дремучую
бороду и перевел взгляд на молоденькую девушку с
карими улыбающимися глазами. — Погляди на девку,
Лексей Степаныч. Ей бы только с парнями в переглядки
играть, а она — ни-ни... бригадир! Слово-то какое
начальственное, в старину, кажись, генералы так
прозывались.
— У вас, дед Никифор, у самого борода
генеральская! — бойко отпарировала девушка.
— Видал, как стрижет? Без огрехов! А в бригаде дело
повела все чисто по науке: тут фосфор, тут калий, тут
чорт те что!
— И с парнями так-таки и не переглядывается? —•