спросил Чардынцев-.
— Ни в какую! — засвидетельствовал дед.
— Будет вам, дедушка, смеяться-то!—обиженно
надула губы девушка. — Товарищу полковнику вовсе это
неинтересно.
141
— Нет, напротив, мне очень интересно познакомиться
с вашей жизнью, — заметил Чардынцев.
— Тогда приходите завтра на Шайтанку. Не забыли,
верно, ее? — глядя на него в упор своими озорными
глазами, еще громче сказала девушка.
— Не забыл. Приду, — ответил Чардынцев, и
светлая улыбка озарила его лицо.
Дед Никифор, видимо, кого-то поджидал: он то и дело
выглядывал в окно на потонувшую в сумерках улицу,
весело балагурил, потом, заметив чью-то приземистую
фигуру, громко сказал:
— Луна-то как вырядилась, — будто девка к венцу.
Но так как это замечание не возымело никакого
действия на молодежь, он с укором покачал головой:
— А все ж таки не выветрился еще из нас
несознательный элемент! Лексей Степаныч, поди, устал с
дороги-то...
Не успел Чардынцев возразить, как дед Никифор
выпроводил молодежь из избы.
— Это кто такая, солнечная больно? — спросил
Чардынцев, не переставая улыбаться милому облику девушки.
— Танюшка, Селиверстова вяучкг... Помнишь, был
такой бородач в Степановой артели?
В горницу вошел невысокий, смуглый мужчина лет
около пятидесяти.
— Наш председатель, Потап Митрич, — представил
словоохотливый дед Никифор. — Разговор у нас к тебе
сурьезный, Лексей Степаныч. Главный... как бы складней
сказать... интерес у нашего колхоза нынче —
электричество1. Хотим электрическую станцию завесть. Да вот
Митрич тебе толковей обскажет.
— Ты уже все рассказал, Никифор, — улыбнулся
председатель колхоза, потом улыбку сменила озабоченная
складка над переносьем. — И вправду, электричество
нынче в думках у старого и малого. Начали мы строить
гидростанцию. Проект составили. Заготовили лес, камень,
металл. Уже и турбину подвезли. Все как у людей! Да
потом областная контора Сельэлектро нас
нежданно-негаданно порадовала: «Генератора и моторов нынче не
дадим. Вы оказались вде плана». Статьи какие-то
сократили, бог их знает! Ну и вышибли нас из плана-то!
— Вне плана! — взъярился дед Никифор. —Долго ли
им, чугунным душам, нас сызнова в план втиснуть! — Он
142
взглянул на председателя, словно говоря: «Сухо, брат,
у тебя получается. Дай уж я скажу». Важно разгладив
бороду и пожевав губами, дед начал:
— Лексей Степаныч, пойми ты нашу думку-заботу. И
окот племенной имеем, и птицу, и рыбок таких развели,
что покойный батя твой — уж на что рыбак! — аи тот
ахнул бы, а все сидит заноза в душе: чем мы хуже
других—Верхне-Заслонских, к примеру? У них электричество
не только в избе, а и на токах, и на фермах...
Чардынцев радовался их новой светлой заботе, но он
не мог взять в толк, чего они от него хотят.
А дед продолжал ласково журчащим говорком:
— Митрич завтресь едет в город. Поскольку ты,
Лексей Степаныч, высокого звания человек, хотим мы
попросить тебя вместе с Митричем... там-сям походить... для
солидности и большего уважения....
— Вряд ли буду чем полезен, — ответил Чардынцев
помрачнев.. — В отставке я...
— Хе-хе... Лексей Степаныч... шутки шутишь,—
грозя пальцем и лукаво прищурив глаза, сказал дед Ни-
кифор.
Остальные старики тоже весело осклабились.
— Серьезно. В отставке я, — повтори^ Чардынцев,
мрачнея еще более.
— Это почему так? По какому праву и случаю? —
обиженно зачастил дед Никифор, широко раскрыв глаза
и зорко приглядываясь к Чардынцеву. — Дедушка Фрол...
восемьдесят шесть годов ему намедни минуло... Он в
правлении в сторожах состоит. Когда ему комсомол наш
Васятка Черняй про отставку намекнул, в такое волнение
вошел, что весь день шумел, ровно Волга в непогоду.
«Ты меня, — грит, — сопливый апостол, ставил, чтоб
отставлять? Мне народ доверие оказал. Я, — грит,—при
деле стою. А нонче человек без дела, что спичка без
головки. Ты меня,— грит,— не трожь, а не то я те так
отставлю, что с тебя пух-перо полетит!» Вишь ты, какой
бодрости старик! А ты чего?
— Пулеметом меня прострочило. Под Берлином. В
легких еще и сейчас пуля сидит.
— Батюшки, и Степана так же вот... в легкие... —
сказал кто-то сочувственно.
— Да, ранение отцовское,— невесело подтвердил
Нардынцев. — Врачи велят лечиться и отдыхать, отды-
143
хать... — Он слабо, словно бы виновато улыбнулся: — Вот
в отставку и вывели...
Дед Никифор смущенно заморгал глазами:
— Извиняюсь за недопонимание, Лексей Степаныч.
Дело сурьезное...
— А все же я постараюсь вам помочь, — оживился
Чардынцев.— Кстати, мне тоже надо в город заехать.
Есть там у меня фронтовой товарищ, врач.
—• Вот, ладное дело! —обрадовался дед Никифор. От
удовольствия он даже прижмурился и пошел сладко
журчать: — Приходит в Сельэлектро наш Митрич, а
рядышком — полковник, да вся грудь в орденах, ровно небо в
звездах.
«Здравствуйте, дескать, люди-человеки, глядите,
какие орлы-соколы из нашего колхоза вышли. Неужто
совесть ваша дозволит отказать в какой-то там малости —
генераторе да двух моторах, а?»
— Ох и хитрющий же ты мужичина, дед Никифор!—
тихо рассмеялся Чардынцев.
— Ну-к, ясно-понятно: рыбаковский. У нас отродясь
дураков не водилось, — внимательно-ласково щурясь на
Чардынцева, сказал дед Никифор и вдруг хлопнул себя
руками по коленкам: — Лексей Степаныч, дорогой, не
откажи в любезной милости... Старуха наказывала, а я
забыл, память дырявая! Пироги, рыбка, медовуха у меня,
брат, такая, что разом твою хворь, ровно занозу из
пальца, выдернет!..
Ведя Чардынцева в свою избу, дед Никифор
топотком советовал:
— Есть у Митричя в городе большой человек. В
случае неудачи, — к нему подайтесь. Ты порасспроси у Мит-
рича про него. Расскажи, дескать, про бурю на Енисее.
Он тут тебе все выложит...
С рассветом Чардынцев пошел, как обещал, на Шай-
танку. У перелеска молочной рекою стелился туман, и
казалось, что березки, войдя по" колена в воду,
остановились в нерешительности.
Месяц, бледнея, ронял серебро и, плавясь, оно
тяжелыми, сверкающими каплями пригибало траву к земле.
Поеживаясь от холодка, Чардынцев взглянул на свои
сапоги — их густо отлакировала роса.
За холмом у реки приглушенно токовал трелевочный
трактор. Воздух был напоен душистым настоем трав и
144
цветов. Легка дышалось. Сердце ласкала теплая волна
воспоминаний.
Каждая былинка была ему здесь знакомой, каждый
куст — свояком.
Быстро светлело. Березки перешли вброд молочную
реку тумана. Из-за перелеска алыми петухами взмыли в-
небо первые облака.
Чардынцев вышел на гребень холма и остановился а
изумлении.
У Шайтанки десяток парней и девушек копали
котлован. Немного поодаль плотники топорами обтесывали
длинные бревна.
«Не спит комсомолия!» — обрадовался он и сбежал
вниз.
— Алексей Степаныч!—окликнул его звонкий
девичий голос. У трактора — свежая, розовая, будто щедро
облитая солнцем — стояла Танюшка. Серый комбинезон
туго облегал ее стройную фигуру.
— Вот, — показала она на плотников, — готовим свая
для плотины.
— А кто руководит у вас строительством
гидростанции? — спросил Чардынцев..
— Саня и я, — ответила Танюшка. Она сказала это
так, будто руководство ее и Сани было делом само собой
разумеющимся.
— Я имею в виду техническое руководство, —
улыбнулся Чардынцев.