— Согласен!
— Маша!—крикнул Мишин так громко, что жена,
выскользнувшая из соседней комнаты, испуганно
остановила его:
— Тише! Детей разбудишь.
— Машенька, неси сюда быстрей еще три тарелочки
и вилки!—Он подмигнул Чардынцеву.— Надо
закрепиться, так сказать, на достигнутом рубеже.
Глава четвертая
Ветер, своевольный и взбалмошный, с утра бродил по
городу. У вокзала весело аукнулся с паровозами, в
парке побалагурил с кудрявыми липками, шутливо схватился
в рукопашную с высоким тополем и сорвал с него охапку
зеленых листьев, на шестом этаже заводской новостройки
потрепал по щеке смуглую бетонщицу. Ветер нес с собой
медвяный запах цветов и луговык трав, щедрость
солнца, песенные звоны ручьев. Люди встречали его, как
доброго знакомого...
Радиоузел передавал объявление: в пять часов
вечера состоится митинг. После гудка, со всех концов завода
потянулись к сборочному цеху группы людей.
Никто не знал точно, о чем пойдет речь, но многие
догадывались, что будет объявлено о новом задании, так
как Мишин, по слухам, ездил в Москву именно за
этим.
Гусев стоял у трибуны и глядел, как просторная
громадина цеха быстро заполнялась народом. Так
собирались они всегда, когда заводу приходилось, брать новый
подъем.
Сотни плеч подпирали твое плечо, тысячи глаз
лучились упрямым и чистым светом, и ты набирался силы
для нелегких дел.
Перед самым началом митинга на завод приехал
секретарь обкома партии Булатов.
165
Сидя в президиуме, он вполголоса беседовал с
Мишиным и одновременно, отыскав взглядом среди
огромной аудитории то одного, то другого человека,
приветливо кивал головой, — он шал близко многих инженеров
и рабочих.
Гусев открыт митинг и предоставил слово директору
завода. Мишин вышел к трибуне в своем «парадном»,
как он его называл, из тонкого синего бостона костюме,
с орденами Ленина и Красного Знамени на лацкане
пиджака. Глянул в напряженно-притихшую глубину цеха и
широко улыбнулся:
— Хорошо глядеть на завод — я имею в виду
людей,—когда все собраны вместе и ты видишь великую
силу коллектива!
От задушевных слов директора по рядам ветерком
пробежало волнение.
— Товарищи! Правительство и лично Иосиф
Виссарионович поручили нашему заводу в кратчайший срок
освоить и начать выпуск сложной машины —
самоходного комбайна «С-4».
Мишин внимательно обвел всех глазами. Люди
смущенно покашливали., перебрасывались отрывистыми
словами.
Главный технолог Сладковсиий — статный, с тонкими
чертами лица и немигающими зеленоватыми глазами,
так круто изогнул брови, что они как два
вопросительных знака выглядывали из-за очков.
— Я вижу в глазах у некоторых удивление, —
усмехнулся Мишин,—делали, мол, самолеты, а тут вдруг
комбайн. Не круто ли поворачиваем?
Была война — мы строили машины, несшие смерть
захватчикам, теперь, волею партии, мы будем создавать
машины, облегчающие труд нашего колхозного
крестьянства, несущие изобилие продуктов советской стране!
И вдруг будто от взрыва дрогнул сборочный цех.
Тысячи людей с силой ударили в ладоши. Улыбки, споря с
солнечными бликами, осветили лица.
Какой-то парнишка, взобравшись к самым
стропилам стеклянной кровли, выждав, когда утихнет гул
аплодисментов, тонким и чистым голосом крикнул:
— Даешь новое задание!
Раскаты грома снова понеслись по цеху. Многие,
закинув назад головы, одобрительно махали руками пар-
166
нишке, который теперь был словно обрызган весь
солнцем.
Директор сошел с трибуны, сопровождаемый
теплыми взглядами рабочих. Его любили за энергичную,
веселую хватку в работе, за чуткое, по-русски щедрое на
доброту сердце.
Сладковский зябко повел плечами. Трибуна, как
лодка в тумане, проплыла перед глазами. Он снял очки и,
вьинув носовой платок, стал им медленно протирать
запотевшие стекла. «Значит, комбайны. Со старым
производством покончено...» — думал он, потерянно опустив
плечи. Он до сих пор не верил. Даже получив с
ростовского завода технологию производства самоходного
комбайна, Сладковский надеялся, что этим будет заниматься
какой-нибудь один цех, на худой конец, — филиал
завода.
Теперь, после выступления Мишина, все прояснилось.
Но в душе Сладковского бродили черные тучи: он
привык к технологии самолетостроения, известной ему с
институтской скамьи. И хотя жизнь и вносила каждый
д$нь что-то новое, выдвигая свои требования перед ним,
главным технологом, но он как-то приловчился обходить
это новое, как обходят шумные и опасные
перекрестки.
Зато когда Сладковский садился на старого,
объезженного конька своего опыта, он чувствовал себя
превосходно. Все было заранее разработано еще до него,
технологические карты скреплены подписями и печатями
предшественников и от него требовалось лишь
утверждать отдельные усовершенствования, которые
разрабатывали в цехах сами рабочие либо технологи его отдела.
Теперь же ему самому предстояло действовать в
незнакомый области; да еще обеспечить освоение заводом
машины в совершенно нереальные сроки.
А тут еще этот парторг технических отделов Бакша-
нов, который сует нос не в свое дело. Покажи ему
технологические карты, да то ему в них не нравится, это не
годится, там можно производственный цикл сократить,
здесь надо взять поправку на передовой опыт — и точит,
точит терпение Сладковского.
По существу, надо было разрабатывать новую
технологию, и где-то глубоко в душе Сладковской был
согласен с Бакшановым. Но какого это потребует от него
167
напряжения! И кто знает, справится ли он, по силам ли
ему будет задача? Нет, надо уходить, подобру-поздорову
уходить!
— Слово имеет дед Ипат, — объявил секретарь
парткома.
На трибуну медленно поднялся совершенно седой, с
окладистой бородой и львиной гривой старик, одетый
в темносинюю просторную толстовку и такие же. брюки.
Кто на заводе не знал этого старейшего рабочего!
- Он вышел на пенсию еще в тридцать пятом году.
Удил с внуками рыбу, зимой чинил соседям примусы,
утюги, кастрюли.
Когда началась война, дед Ипат пришел к
директору.
— Становь на работу, начальник.
— Ты же, Ипат Николаевич, ветеран труда.
Заслужил отдых по всей законной форме,— ответил
директор.
— Заслужил! — обозлился старик, — оттого и дела
прошу, что заслужил. Гитлер на нашу < родную власть
топором замахнулся, а я буду на печке тараканов
считать, да? Становь на работу, и кончен разговор!
С тех пор дядя Ипат снова заведывал
инструментальной кладовой сборочного цеха и, несмотря на то, что ему
исполнилось семьдесят девять лет, оставлять завод не
желал.
— Вот восемьдесят годов отгрохаю, тогда уж, —
говорил он, улыбаясь в усы.
Теперь, стоя на трибуне, дед Ипат мягко щурился,
словно глядел на яркое солнце. Снежно-белая борода
выстилала широкую грудь.
— Годов этак сорок тому назад я работал на Пути-
ловском заводе в одном цеху с нашим Михайлой
Иванычем Калининым. И вот подходит раз ко мне Михайло
Иваныч, кладет руку на плечо:
— Эх, Ипат, толковый ты токарь, да плохой
товарищ. Погляди, весь цех бросил работу — объявлена
забастовка.
Оглянулся я — и впрямь: все рабочие станки повы-
ключали. Ну, Ипат товарищей никогда не подводил, и
хоть елозил в душе страх, как бы не отрыгнулось бедой
наше своеволие, — бросил к дьяволу работу и я.