несправедлив и груб с товарищами.
— Да, мы с тобой проглядели, — вздохнул
Николай. — А теперь краснеть приходится перед людьми.
— Отчитай его, — попросила Анна. — Строго, сурово,
по-мужски.
— А ты что же? По-моему, у тебя характера
хватит поговорить с ним начистоту.
— Говорила... Знаешь, что он мне ответил? «Мама, не
обижайся... тьб лечишь меня три раза в день по столовой
ложке »упреков. Давай условимся: я выпью сразу всю
бутылку этой микстуры, и точка!» Не помню сейчас, но в
запальчивости я сказала ему много неприятного. Он
слушал стоя, пригнув свою упрямую голову, а потом молча
вышел из комнаты.
— Вот шельма! — громко воскликнул Николай.—
Откуда в нем эти замашки?
В соседней комнате храп прекратился, и скрипнула
кровать.
Николай долго не спал. К беспокойным мыслям о
заводских делах прибавилась забота о сыне.
269
Глава шестая
Примирение с Глебом не внесло спокойствия в душу
Наташи.
Так течение иногда образует вращательное движение
воды, и в бешенОхМ водовороте поднимается со дна ил,
мутя прозрачную чистоту реки...
Наташе было не по себе в бригаде Глеба. Ребята
часто о чем-то шушукались. Она перехватывала их
недовольные взгляды, устремленные на бригадира. Наташа
пыталась с ними заговорить, но они отвечали лишь
насмешливым пожатием плеч, опасаясь, верно, что она
передаст разговор Глебу.
Однажды в обеденный перерыв она подошла к
Павке Семенову — коренастому, не по годам
широкоплечему» с русой чолкой, лихо нависшей над бровями.
— Ты трус!— сказала она, глядя на него широко
раскрытыми глазами.
— Что-о? — опешил Павка.
— Трус! Ты знаешь что-то нехорошее о Глебе, а
открыто сказать боишься.
— Но-но! Полегче на поворотах — колесо слетит! —
проговорил Павка, угрожающе придвигаясь к ней
плечом. — Я всем говорю и тебе повторю, раз уж сама
напросилась: твой Глеб — ас!
— Что это такое ас? — спросила Наташа, дивясь
презрительному тону Павки и вспомнив., как недавно у
точильного круга ребята бросили Глебу вслед то же
слово.
— Форсун и задавака! Единоличник! Вот что
такое ас.
— Но причем ттут Глеб? '
— Причем? За товарищей нас не считает — раз,
секреты свои за пазухой прячет — два, работать не
учит — три! Вот! А теперь можешь идти и передать все
своему асу, — он отвернулся, считая разговор
оконченным.
Наташа не обиделась. И хоть мало поняла из
отрывистой, сбивчивой речи Павки, решила поговорить на
эту тему с Глебом.
Вечером, когда он провожал ее домой после кино, и,
они остановились у палисада под высокой березой, Ната-
ша, высвободив руку из его горячей руки, сказала:
270
— О тебе нехорошо говорят ребята нашей
бригады....
— Кто? — перебил ее Глеб.
— Все.
— Понимаю. Дала слово не выдавать завистника.
Поступаешь благородно! — Он поднял рук»у и сорвал
ветку березы. Тяжелые капли росы горохом рассыпались
по земле.
— Я слова никому не давала. Но почему ты хочешь
узнать, кто говорит, и не интересуешься тем, что о тебе
говорят?
Наташа опустилась на скамейку. Глеб присел рядом.
— Потому что мне это давно известно!— Ветка
хрустнула в его руках.
— Так ты знаешь? — удивилась Наташа.
— Пустые слова!
— Страшные слова, Глеб!
Она заглядывала в его глаза, будто искала в них след
того неверного, чужого огня, что чадил в нем, грозя
спалить все доброе и чистое. v
— Слова не репей, к одежде не пристают, — сказал
он, помолчав.
— К одежде так. Но они пристают к душе, Глеб!
Он хмурился, мял в руках ветку, словно она была
причиной этого тягостного неприятного разговора.
Сухие, мертвые листья рассыпались багряной пылью под
его пальцами.
— Глеб! Надо собрать бригаду, потолковать. Честно!
и спокойно выслушать обиды ребят, найти общий
язык.
Глеб отбросил з сторону вшнец измятую ветку,
шумно вздохнул-:
— Переменим пластинку, Наташенька, сыучно!
Наташа «е ответила. * Слова Глеба камнем легли
на сердце...
Упала звезда, на черном небе долго держался еа
яркобелый след, будто по огромной грифельной доске
резко черкнули мелом. Наташа вздрогнула. Глеб понял
нспугавпьую ее мьвсль и с ласковой силой зашептал:
— Не бойся, Наташенька! Моя звезда не упадет
никогда. Моя звезда — ты!
— Не то, Глеб, не то, — отстранилась Наташа.
Дремотно, сквозь неокрепший еще сон, запели первые
271
петухи. Перекликаясь с ними, где-то недалеко протяжно
зевнула и примолкла усталая гармонь.
Иван сидел в зрительном зале заводского клуба
рядом с Николаем Петровичем и Анной Сергеевной. Он
любил эту счастливую семейную чету, и теперь в
угрюмые дни разлада с Лизой его тянуло к ним, их простые
дружеские слова вселяли надежду.
«В чем их счастье?—думал Иван, слушая, как Анна
рассказывала ему и мужу о том, что дядя Володя собрал
со своего участка коллективного сада целую телегу
яблок.— В том, что оба они — честные, прямые и добрые
люди? Но ведь и мы с Лизой... тоже честные, и тоже
прямые... Почему же у нас нет счастья? Нет, здесь,
видно, не то...»
Аплодисменты прервали размышления Ивана: на
сцене, впереди занавеса, стоял известный всем народный
артист республики Головин.
— Дорогие друзья! Сейчас мы выносим на строгий
оуд общественности новую работу драматического
кружка: спектакль «За тех, кто в море». Артисты — ваши
молодые товарищи по заводу, но они просят не делать
скидки на их молодость, судить строго и взыскательно.
— Молодцы!—похвалил Николай Петрович,
захлопав в ладоши. — Курс верный.
Раздвинулся занавес... Угрюмо свистит ветер,
раскачивая мачты катеров, черная беспокойная вода, а
вдали суровые скалы в белых пятнах снега. В маленькой
дежурке, выстроенной на пирсе, сидит Яша Зайцев в
черном курчавом парике и, прихлебывая чай, напевает:
Чортово море — штормовый котел...
Анна прижалась к Николаю Петровичу и
восхищенно шепнула:
— Хорошо ведь, Коля, да? Как настоящие артисты!
— Лучше настоящих! — ответил Николай, ее
отрываясь от сцены.
Когда на сцене появился Глеб — высокий, в
кожаном пальто и шведских валенках, Анна почувствовала,
как зашлось сердце от материнской гордости. «Давно ли
он был маленьким, беспомощным ребенком, Глебушкой.
Давно ли бессонными фронтовыми ночами думала я о
272
нем и' терзалась душой — не пропадет ли без матери, %
теперь вон какой вырос!»
Глеб разговаривал с женщиной — военным врачом,
которую играла секретарь комитета комсомола Маша
Лаврутина. И странно, чем больше вслушивалась Анна в-
голос сына, — тем больше овладевало ею
беспокойство.
А Глеб, взяв руку Маши Лаврутиной и мечтательно
глядя на суровые скалы, говорил:
— Жизнь изменилась... Кем я был тогда?
Незаметным лейтенантом, каких сотни. Война вырастила меня,
выдвинула вперед и вверх. Не случайно, а по праву
способностей. Я стал хорошим командиром. За мной не
малый боевой путь. И я хочу идти дальше, добиться
большего. И добьюсь... Меня уже знают во флоте, обо
tae говорят, пишут... Я на виду!
Анна испуганно шепнула мужу:
— Ты слышишь? Глеб играет самого себя. У нега
те же замашки, что и у этого тщеславного морского
офицера.
Николай Петрович молча хмурил брови...
Едва окончилось первое действие, в фойе заиграл
оркестр, и Анна, любившая танцевать, быстро
поднялась с кресла.
— Разомнем старые кости? — спросил Николай Доб~