там колхоз* «Светлые огни». И вот решили нынче
колхозники построить свою гидроэлектростанцию.'
«Неловко, — говорят, — получается: светлыми огнями
называемся, а по старинке с керосиновой лампой сидим».
Пришли колхозники со своей бедой к нашему директору заво-
312
да: «Выручи! Сельэлектро обещает нас в план
следующего года втиснуть, а нам электричество нынче позарез
надо».
Семен Павлович ответил: «Поможем! Кликнем клич
комсомолу. Возьмем шефство». Так ответил Семен
Павлович. Ну, а теперь слово за вами. По другим цехам мы
еще собраний не проводили... Вы — первые!
К столу подошел цеховой электрик Максим Нартов:
— О чем вопрос? Колхозники к электричеству
потянулись, а мы американскими наблюдателями будем
глядеть? Окажем помощь в массовом масштабе! Каждый
знает, какой я электрик: где Максим, там и свет с ним!
Прошу записать добровольцем. Выходные дни буду
отдавать колхозу.
Поднимались десятки рук.
Глава одиннадцатая ф
Наташа быстро зашагала к поселку. Бушевал ветер„
укрывая землю пестрым ковром листопада.
У моста, будто приплясывая, качалась тоненькая
березка.
Казалось, что в этой первой осенней непогоди сгорала
любовь Наташи. Ее душили слезы нестерпимой обиды на
Глеба. Почему он бросил вызов всему коллективу? Неуже»
ли не видит, что его поведение не только глупо, но и
губительно для него самого?..
И ведь он не такой эгоист, как многие думают.
Наташа знает: в его душе не мало чистого, хорошего...
«А может, ты приукрашиваешь его, Наташенька? Не
хочешь признаться, что полюбила нестоящего, мелкого
парня?» — тихо подвывали телеграфные провода.
— Нет! — вслух ответила Наташа, не замечая, как
падала ей на плечи медная стружка листьев. — Глеб мог
бы стать настоящим комсомольцем. И прав Чардынцев:
в том, что Глеб «сорвался», виноваты мы сами.
Надо было чаще «протирать с песочком», сдирать с
него зазнайство, учить скромности.
«...Но ты-то ведь пыталась повлиять на него своими
увещаниями, — не послушал он тебя. Значит, не
любит!» — слышалось в проводах.
«Не любит! Не любит!» — дразнил ветер и хохотал за
спиной, кидаясь шершавыми, колючими листьями.
'313
- Наташа кусала губы и молча плакала...
...Всю ночь Глеб не спал. За окном ошалело метался
ветер, стучал по стеклу метелкой акации.
Неутихающая боль ныла в груди.
Выходит, Наташа никогда не любила его
по-настоящему. Он нужен был ей только для того, чтобы обучиться
токарному делу.
А он любил ее, она была самим воздухом, которым он
дышал.
Оттого и больно теперь, невыносимо больно.
Ее резкое выступление на комсомольском собрании
ошеломило его. Одним ударом оборвала Наташа все,
еще вчера, казалось, нерушимые связи с ней. И сразу
стало пусто, сиротливо, зябко...
Мать беспокойно ворочалась, вздыхала. Она тоже "не
спала. Будильник, заглушая всхлипы ветра, размеренно
выстукивал: не так — не так — не так!..
¦ Глеб, не дыша, прислушался. Не так? Наташа права?
Любит? Снова .рождалась в душе надежда, и в лад
будильнику гулко стучало сердце: не так — не так —
не так.
Что же все-таки произошло? Почему комсомольцы
ожесточились против него, будто он, Глеб, виноват в
отставании цеха?
«Ты единоличник, ас! — вспомнил он обидные
возгласы. — Какой я единоличник? Разве не моя бригада заняла
первое место в общезаводском соревновании?
Павка и Елизар стоят на простых операциях, а я с
Наташей на доводке. Как же иначе? Поставить их на
доводку — запорят все детали. Причем же здесь я?»
А будильник, будто в насмешку, все стучал: не так —
не так — не так!
Чуть побледнело окно. У кого-то из соседей
суматошливо кричал петух. Глеб лежал с открытыми,
воспаленными от бессонницы глазами.
Утром Глеб не дотронулся до завтрака, сослался на
зубную боль.
— Ой, Глебушка, неладно у тебя что-то. Отчего ты
все молчишь, не поделишься со мной? — спросила Анна
Сергеевна.
— Правда, мама, зуб болит, — ответил Глеб, надевая
пальто, и быстро вышел.
«Отцовский характер, — вздохнула Анна Сергеевна,—
814
будет молчать, собирать в себе тучи, а потом, словно
гроза в нем забушует, — все выпалит...»
С крыш и деревьев срывались золотистые вихри,
похожие на воздушных змей, потом подымались с земли и
бессильно падали, рассыпаясь цветастыми листьями.
По дороге на завод Глебу встретился Павлин.
— Привет и почтение! — проговорил Павлин,
внимательно приглядываясь. — Ого, тебя, брат, повело, как
сгоревший резец. Под глазами цвета побежалости.
— Будет тебе! — недовольно отозвался Глеб. — С
утра завел трепологию.
— Я серьезно, Глеб. Несправедливо с тобой
поступили вчера... вывести из состава бюро лучшего стахановца!
— Ты-то, небось, сам голосовал за это?
. Павли« замялся.
— Я... видишь ли... получилось...
— Двурушник ты, вот кто! — блеснул воспаленными
глазами Глеб.
— Перегрелся! — захохотал Павлин. — Подайте сюда
охлаждающую эмульсию!..
В цехе, возле станка Наташи, стояла группа
комсомольцев.
«Делятся . вчерашними впечатлениями... — подумал
Глеб. — Ну и черт с вами, делитесь!»
Он склонился над станком, пряча хмурое лицо.
«Почему нет гудка?» — недоумевал Глеб.
Он, повернув голову, встретился глазами с Наташей.
Она стояла рядом"— тихая, задумчивая, с покрасневшими
веками и бледным, усталым лицом.
— Здравствуй, Глеб. Я хочу поговорить с тобой...
может быть... в последний раз...
Гудок басовитым нарастающим ревом заглушил ее
голос. Глеб склонился над станком, не отвечая.
Наташа постояла еще немного, будто выжидая, не
опомнится ли Глеб, не ответит ли, потом решительно
тряхнула кудрями и, резко повернувшись, пошла к
своему станку.
— Отбиваете у меня хлеб, — сказал Чардынцев с
Шутливой обидой Аннушке.— Бегать из цеха в цех и
'«выколачивать» детали по должности положено мне.
315
— По должности так, — вздохнула Аннушка, — а по
душе — не терпится, самой взяться за всякое дело охота.
— Это хорошо, что по душе — не терпится, — сказал
Чардынцев и вскинул на нее меткий, изучающий взгляд.—
Плохо другое: на своем участке у вас — непорядок. План-
то не выполняете.
— Из-за того и не выполняем, что Миловзоров
срывает нам подачу, — быстро ответила Аннушка, но в
глазах ее промелькнуло смятение.
— Только ли из-за этого, Анна Спиридоновиа?
— Чую, куда клоните. Я сама просилась у Ивана
Григорьевича: отпустите, мол, обратно к станку. Не умею
руководить — это ж яснее ясного. А он — ни в какую.
Вот и маешься.
— Вы знаете, отчего вам трудно? Оттого* что вы
отступаете. На трудности партия учит наступать.
— То партия... — снова вздохнула Аннушка. — А я —
что? Простой токарь.
— А что партия сделала бы без народа, без миллионов
таких, как вы сказали, «простых»' рабочих?
— Верное слово, Алексей Степаныч. Но скажите мне,
родненький, — заговорила она, понизив голос, почти шо-
потом: — вот была я подсобницей — все меня уважали.
Потом встала к станку. Трудно было, а научилась. И
опять же люди уважали. А теперь — чую: нет у меня
авторитета. С чего бы это? Оттого, что — не по коню
седок: конь резвой, а седок кривой.
Она умолкла. Седая прядь выбилась из-под алой
косынки и рассыпалась по щеке снежной порошей.
— Наговариваешь на себя, Анна Спиридоновка, —
сказал Чардынцев, незаметно для себя переходя на
«ты». — Тебя не только уважают рабочие, тебя любят.
Я примечал это не раз. Стало быть, можешь ты быть