Когда Бирин спросил о его самолете, Николай вздохнул:
— Забраковали. Дорогие материалы на мой самолет нужны.
— А ты дерево употреби. Деревом-то мы вон как богаты.
— Так-то оно так, да у моего голубя больно высока нагрузка на квадратный метр, — сказал Николай. Он был занят сейчас подготовкой к эвакуации последнего эшелона. Телеграмма директора завода торопила с выездом.
Стояло тихое солнечное утро последних чисел сентября. В глубоком небе медленно проплыв-али стаи журавлей, часто перестраиваясь и беспокойно курлыкая...
— Гляди, и журавли эвакуируются! — воскликнул Гайдаренко, выглянув из-под крыла самолета. Павел Павлович усмехнулся. Летчики сидели на парашютах, ожидая, когда механики заправят бензином машины, — их надо было перегнать на линию фронта. Бирин и Гайдаренко торопились вылететь, чтобы вернуться засветло: эшелон уходил ночью.
На железнодорожную ветку, вплотную подходившую к аэродрому, подали состав. Рабочие стали грузить остатки заводского оборудования.
В нескольких местах задымили костры, с криками и смехом бегали вокруг них дети, женщины суетились с чайниками и кастрюлями — последняя группа рабочих начинала походную жизнь. Бойцы полка народного ополчения спокойно и деловито рыли окопы: им вверялась оборонд аэродрома в случае воздушного десанта.
В полдень где-то далеко глухо заурчала тяжелая зенитка. И вслед затем из-за синеющего вдали леса высыпали самолеты. Их было много. Они шли на город.
— Все в убежище! —крикнул Николай.
Женщины торопливо хватали детей, бежали в убежище. Мужчины старались казаться спокойными, но это им плохо удав<алось. Только ополченцы продолжали свою работу: война еще не научила их осторожности. Бирин и Гайдаренко взлетели одновременно. Они оба убрали шасси, едва только оторвались от земли. «Успеют ли уйти незамеченными?» — беспокоился Николай, Но то, что он увидел в следующую минуту, заставило его застыть от удивления.
Бирин и Гайдаренко полетели... навстречу фашистам.
Ополченцы бросили лопаты.
— Ну-у, орлы! — сказал кто-то восхищенно.
Наступила напряженная тишина ожидания.
Павел Павлович принял решение идти «в лоб».
Скорость сближения была огромная. Гайдаренко насчитал девять мессершмиттов и шесть юнкерсов. Прикрывая бомбардировщиков, мессершмитты разделились на три группы: одна стала набирать высоту, вторая снизилась, третья осталась на прежней высоте.
«Опытные, черти!» — с досадой подумал Бирин. Он расстегнул ставший вдруг тесным ворот гимнастерки.
Среднее звено фашистов открыло огонь с дальней дистанции. Гайдаренко увидал разноцветные струи трассирующих пуль. Он почувствовал, как короткими мелкими толчками кров-ь билась в горле. Внизу чернели бусинки вагонов, нанизанные на тонкие нитки рельсов. Густо дымил паровоз, таща их с муравьиным усердием.
Гайдаренко стало жарко. Он прижался лицом к прицелу, ощутил в руках шершавую поверхность гашеток...
Когда до фашистов оставалось метров триста, Бирин выстрелил из пушки в крайний самолет. Мессершмитт задымил. Гайдаренко открыл огонь по двум другим истребителям. Они взмыли вверх. «Ишь, как набирают высоту! — заметил Бирин. — Надо избегать драки на вертикалях».
Воспользовавшись .короткой заминкой, Бирин и Гайдаренко прорвались к бомбардировщикам, юнкерсы развернулись на 180 градусов, беспорядочно кидая бомбы. Бирин сделал крутую горку и с боевым разворотом вышел на встречный курс средней паре истребителей. Гайдаренко повторил его маневр. Верхнее звено мессершмиттов свалилось на них в крутом пике.
Гайдаренко отбивался от двух мессершмиттов, старавшихся зайти ему в хвост; он увертывался и короткими пулеметными очередями не давал немцам подходить на близкую дистанцию. Нижнее звено истребителей развернулось следом за юнкерсами, опасаясь, видимо, оставить их без присмотра. Теперь Бирин и Гайдаренко дрались только с пятью мессершмиттами. У Гайдаренко из нижней губы, прикушенной в горячке боя, сочилась кровь. Он облизнул горячие губы, сделал глубокий вдох, будто хотел вобрать в легкие как можно больше воздуха, и, толкнув сектор газа вперед, снова ввел самолет в боевой разворот...
Но мессершмитты с пикированием уже выходили из боя...
...Рабочие окружили вылезавших из кабин Бирина и Гайдаренко, жали им руки, обнимали.
Особенно шумно восхищался механик Костя Зуев:
«Вот это летчики-испытатели! Двое против пятнадцати, — и наш верх! Да за такое «Героев Советского Союза» дадут!»
— Чем языком трезвонить,—осмотрел бы машины да заплаты поставил бы в пробитых местах! — резко оборвал его Бирин.
Обескураженный механик кинулся осматривать самолеты.
На полуторке подъехал Николай.
— Поздравляю! Это подвиг... настоящий подвиг! — Он обнял Бирина и Гайдаренко. — Поеду к месту падения мессершмитта.
— Зачем? — удивился Бирин. — Смотреть на рожу гитлеровского пилота? Слишком много чести для него!
— Хочу осмотреть уцелевшие части самолета.
— Это другое дело. Врага надо бить и приглядываться к нему: нельзя ли чему поучиться. Факт!
Когда Николай уехал, Гайдаренко, не глядя Бирину в глаза, спросил:
— Послушай, Пал Палыч! Там... во время боя...
боялся ты? Хоть одну минуту... было страшно?
— Боялся. Они могли на Ленинград бомбы сбросить— как тут не бояться? Знаешь, сколько дров наломали бы? А наше Пе-Ве-0 прохлопало этот налет.
Факт! —ответил Бирин.
Поезд шел медленно: на многих перегонах полотно было наскоро восстановлено нашими железнодорожными частями, и машинисты соблюдали сугубую осторожность. В лесах бронзовым огнем горела умирающая листва берез и дубов и- вверху видны были оставленные птицами гнезда, а местами уже стояли в голых сучьях черные, словно обугленные деревья. В низинах и овражках дымились туманы. По желтым скошенным лугам, по ярким полянам пробегали тени облаков.
Николай смотрел на черную, сожженную немецкими бомбами деревню — пустую, безлюдную, с поднятыми к небу худыми руками колодезных журавлей.
Хмурил брови, но оторваться не мог. Весь он полон был мрачным любопытством.
, И вдруг на выезде из деревни, среди горбатых обугленных печей, забелели свежезаструганные бревна. Люди весело хлопотали возле них. Стучали топорами. Ставили новую избу.
— Хорошо! — громко проговорил Николай.
— Чему ты обрадовался? — спросил Бирин, заметив, как посветлело лицо Николая.
— Жизни, Пал Палыч. Еще пепел и гарь носятся в воздухе, а уже стучат топоры. Жизни народа не
остановишь!
Бирин и Гайдаренко играли в шахматы. В эту всегда отличавшуюся тишиной и степенностью игру они вносили столько шума и азарта, точно здесь разыгрывалась настоящая баталия.
— Ну, ты и лиса, Пал Палыч! Отвлек мое внимание второстепенным, а сам вон куда ударил!
— Не воронь! Это тебе не бирюльки, а шахматы — стратегическая игра! —хохочет Бирин, довольный удачей.
Поезд неожиданно остановился.
— Поворачивай оглобли. Путь отрезан! — кричал кто-то машинисту.
Николай быстро выпрыгнул из вагона. Паровоз храпел, будто остановленный на скаку конь. Впереди круто обрывался мос.-
Пожилой майор с темным, худым лицом отрывисто выговаривал машинисту:
— Что думали на станции, отправляя поезд? Мы ведь сообщили, что дорога перерезана. Видите, часть занимает оборону. — Он показал рукой на редкий молодой осинник, темневший за болотом. И только сейчас Николай увидел, как несколько сот бойцов рыли окопы. Они часто примеривались, прикидывая, удобно ли будет лежать и скроет ли земля от глаз и пуль противника.
Третьего дня, по решению Военного Совета, цех Николая был передал в распоряжение-передвижных авиамастерских Ленинградского фронта. Военные инженеры и техники приняли у него оборудование и расположились на заводе по-хозяйски, надолго.
Сорок человек рабочих, Николай да летчики-испытатели выехали с последним эшелоном. И вот — несчастье!
Второй паровоз, подошедший через три часа, помог перегнать поезд обратно.