— Полундра! — крикнул кто-то на крайней кровати,
когда Зайцев распахнул дверь. Бледное лицо Сережи
колыхалось сзади.
Николай и Рустем переглянулись. Рустем рассыпал
свои карты и пригнулся их поднимать.
Сережа ожидал бури. «Зайцев налетит сейчас
коршуном,— думал он,— вырвет карты, начнет кричать на
комсомольцев». Но в следующую минуту он в удивлении
остановился.
Зайцев весело поздоровался со всеми за руку, на
Николая и Рустема даже не взглянул — будто их здесь не
было.
— Ребята,— сказал он, доставая из кармана бумагу
и карандаш,— комитет комсомола объявляет запись в
футбольную и волейбольную команды и в кружки —
шахматный, автомобильный, стрелковый...
Он перечислял названия кружков, примечая, у кого
из картежников зажигались при этом глаза.
— Пиши меня! В волейбольную!
— Меня запиши в автомобильный! — закричали со
всех сторон.
Игроки молчали, не проявляя пока интереса к его
сообщению, а, может быть, смутно чувствовали, что вся
эта история направлена против обожаемых ими карт.
— Кружка кройки и шитья нет? — спросил вдруг
один из заядлых игроков, токарь из бригады Глеба, Павка
Семенов.
Все кругом засмеялись.
— А ты хотел заниматься? — спросил в свою очередь
Зайцев.
— Нет. Есть у нас тут одна баба — Сережа
Поздняков. Его надо бы туда записать.
Снова раздался взрыв смеха. Громче всех смеялись
картежники.
Сережа обиженно заморгал и с молчаливым призывом
о помощи глядел на Зайцева.
Яша выждал, пока уляжется смех, и вдруг громко
спросил:
— Павка! Сколько ты заработал прошлый месяц?
— Пятьсот сорок,— ответил Павка.— А что?
ф.444 — 25 3S5
— А Сережа получил тысячу двести рублей. Вот и
посуди, кто из вас баба? Ты и одной нормы не даешь, а он
две нормы вырабатывает.
Ехидный смешок ветром пробежал по комнате,
— А все потому,— продолжал наседать Зайцев,— что
ты ни черта по токарному делу не читаешь, не учишься,
а только и знаешь, что карты мусолишь.
— Ну, меня на крючок агитацией не бери.
Павка исподлобья глянул на Якова и хотел что-то
еще сказать, но Зайцев уже обращался ко -всем:
— Годы идут, ребята, и если мы сейчас не возьмемся
за повышение своей квалификации — потом поздно будет.
Так я говорю или нет?
— Верно, Яков!
— Из-за двух-трех шелопаев на все общежитие тень
падает.
— Они живут по принципу: ешь — потей, работай —
зябни! — закричали со всех сторон.
— Это кто шелопай? — вскочил Павка, бросая на
стол карты.
— А хотя бы и ты! — вышел вперед Сережа
Поздняков.— До двух часов ночи горло дерешь — очки считаешь.
А на работе ртом мух ловишь.
— А может быть, меня на работе простои заедают?
Может, наш бригадир нас ни на полст'олечко не учит?
— Старая песня! — отрезал Яша.— Других винить
легко. Ты сам не хочешь учиться.
— Что ж, я не хочу больше заработать? — кричал,
побагровев, Павка.— Я что, враг себе? Скажи,— враг?!
— Нет, ты просто дурак,— спокойно сказал Яша, и
эта спокойная уверенность его тона окончательно
разоружила Павку.— Да, дурак,— продолжал Яша.— Время
гробишь безрассудно. Ты знаешь, что сказал академик
Лысенко? Это глупости,— сказал он,— говорят
американцы, что время — деньги. Время не купить ни за какие
деньги, ни за какие блага на свете!
Стол, за которым сидел Яков рядом с игроками, плотно
окружили молодые рабочие: Зайцев сумел нащупать
самую верную струну. Зато и любили они своего комсорга,
что он и советовался и работал как равный, но они-то
хорошо знали, что вперед их ведет его воля, его горячее и
открытое сердце.
386
— Так вот, ребята,— сказал Яша громко и
отчетливо,— если хотите, мы будем три раза в неделю проводить
занятия здесь, в общежитии. Пригласим технологов,
лучших токарей. Только ставлю два условия: первое — на
кроватях не сидеть, для этого есть стулья, второе —
картежников вон!
— Согласны!
¦— Давай, Яков, налаживай дело!
Павка глядел на Яшу обиженными глазами.
...Несколько дней Яша не разговаривал ни с Колей
Железновым, ни с Рустемом, лицо его было мрачным, и
переносье впервые пересекла тонкая морщинка. Потом,
собрав ребят после работы, объявил:
— Нелегко мне было принять решение. И особенно
теперь, когда мы соревнуемся с бригадой Наташи,
сильной, дружной, отличной бригадой! Но ничего не
поделаешь. Я думал, что руковожу комсомольской бригадой,
а оказалось — другое... Картежники, трусы. Я верил вам,
как самому себе, а вы обманывали меня, да еще грозили
расправой молодому товарищу, если он мне расскажет.
Яша помолчал, плотно сжав губы, потом четко
сказал:
— Я согласовал с начальником цеха... Железнов и
Исмагилов! Вы больше не работаете в нашей бригаде.
Исмагилов вскочил, рванул ворот русской рубашки
так, что сразу отлетели две пуговицы.
— Яша! Сережа! Виноваты мы. Простите! Клянусь, не
будет этого больше!
— Ошиблись мы. Простите, ребята! — тяжело
выдавил Николай.
— Нет...— тихо, но твердо ответил Яков.
Когда Железнов и Исмагилов ушли, обиженные и
подавленные, Яков обернулся к Позднякову.
— Сережа,— сказал он,— нам теперь дадут двух
учеников, это, конечно, не Рустем с Николаем... и все-таки
соревноваться с Наташей будем. Непременно!
* - f
Глава четвертая
На совещании парторгов Чардынцев привел в пример
второй механический цех.
— Там коммунистов немного,— сказал он,— но они
возглавили решающие участки и сами взяли на себя
25* 387
самые трудные обязательства. Только так можно повести
за собою массы.
«Интересно! — подумала Тоня,— сам изругал нас, как
свекровь ленивую невестку, а здесь в пример ставит».
— И обратите внимание,— продолжал Чардынцев,—
цех отстающий, но мы убеждены, что он теперь пойдет в
гору.
Тоня не смогла бы объяснить почему, но под ясным и
ободряющим взглядом Чардынцева она была твердо
уверена, что так и будет...
Петр Ипатьевич взялся ликвидировать простои из-за
неисправности оборудования.
— Ты понимаешь, светлый месяц,— говорил он Тоне,
возбужденно теребя свои усы,— я все-таки нашел, на чем
споткнулись мои слесари! Была у нас система оплаты:
сколько отремонтировал станков,— столько и получай.
А того не опрашивала казенная система эта, чирий ей в
нос, сколько раз один и тот же станок ремонтировали.
Вот и получалось: починили станок тяп-ляп, через пень
на кочку — и деньги на бочку! Слесарятам моим
понравилось: никто их не бранит, не ругает, а денежки сами в
карман плывут.
Я теперь эту вредную систему прикончил. Попался
второй раз станок, смотрю — выработал ли срок. Не
выработал срока — починяй, мамкин сын, бесплатно,
искупай вину. Вот увидишь, теперь простоям — крышка!
— А что же раньше вредную эту систему терпели? —
спросила Тоня, радуясь смелому новшеству старика.
— Да как тебе сказать, Антонина Сергеевна? — сму-
гился он.— Снизу вверх на нее глядел, с немым
почтением. Как-никак писали ее ученые люди, утвердили в
министерстве, одели ее в печати, украсили подписями.
Авторитет!
А потом, как разозлил меня Алексей Степаныч, я и
пошел шерстить, невзирая на печати!
...«А меня он не разозлил,— думала Тоня, продолжая
слушать Чардынцева и вспоминая тот свой недавний
разговор с Петром Ипатьевичем,— меня он удивил,
пожалуй...»
Чем именно удивил ее Чардынцев, она не могла бы
сказать, но ей казалось, что любой человек, поработаз с