Тёплая рука доктора Диердлинга снова мягко завладела его рукой.
— Не запрещено, но не думаю, что ваши нервы это выдержат. Не стоит, ваша светлость. Криосаркофаг с телом доставят вам уже завтра, и вы его увидите… Сейчас — лучше не надо. Сейчас езжайте домой и прилягте. Побудьте со своей семьёй. Когда все вместе, горе легче перенести. Пойдёмте, я провожу вас до лифта.
Холодные стены коридора, озарённые мертвенным светом, заскользили справа и слева. У двери лифта Джим бросил последний взгляд на мягкое красивое лицо доктора Диердлинга, бледное от холодного освещения в коридоре.
— Спасибо вам, Элихио… Я рад, что к милорду прикасались ваши руки, а не чьи-то чужие. Можно вас обнять?
— Если вам угодно, — чуть улыбнулся доктор Диердлинг.
Он обнял Джима совсем чуть-чуть — вежливо и сдержанно, а также почтительно приложился губами к его запястью. Только сейчас Джим вдруг заметил, что при улыбке на его левой щеке появлялась ямочка.
— Спасибо, — повторил Джим чуть слышно, когда дверь лифта закрывалась.
Когда они приехали домой, там уже было полно народу. Сразу, с порога Джима обняли лорд Райвенн и Альмагир, Арделлидис с Джеммо и Ианном, заплаканные Дейкин и Дарган. В доме было ещё человек десять, которых Джим раньше не видел: это были преподаватели из академии и несколько студентов-старшекурсников. Все они подходили к Джиму с соболезнованиями и хотели знать, когда похороны. На Джима снова накатило ледяное оцепенение, сковавшее его горло, и он не смог выговорить ни слова, поэтому за него отвечал Серино:
— Тело мы получим только завтра. О точном времени похорон мы сообщим дополнительно.
Он держался стойко, сохраняя присутствие духа лучше всех. Даже лорд Райвенн вытирал слёзы, а у Арделлидиса они и вовсе катились градом. Коллеги лорда Дитмара и студенты уехали, осталась только семья, и вся она собралась вместе за печальной чашкой чая, который подал Эннкетин в чёрных перчатках. Джим неподвижно сидел, не притрагиваясь к своей чашке, будто и его тело тоже было обескровлено, выпотрошено и заморожено.
— Дитя моё, мы все останемся с тобой до похорон, — сказал ему лорд Райвенн. — Что касается нас с Альмагиром, то мы готовы быть с тобой и после них — так долго, как ты позволишь. Мы всё-таки твои родители.
— Я тоже хочу остаться с Джимом, — заявил Арделлидис. — Хоть я ему не родитель, но я тоже его люблю.
— Спасибо вам всем, — глухо проговорил Джим.
Ему было страшно заходить в их с лордом Дитмаром спальню: ноги застревали на пороге, а к горлу подступал удушающий ком истерики. На его плечи мягко легли руки лорда Райвенна, за руку его взял Арделлидис, а дверь открыл Альмагир.
— Пойдём, милый, — сказал лорд Райвенн. — Тебе надо переодеться. Твой костюм уже доставили.
На аккуратно застеленной кровати лежал траурный костюм — ещё в чехле, на полу возле кровати стояли высокие чёрные лакированные сапоги, в отдельной прозрачной хрустящей упаковке были чёрные перчатки. Чернота этих вещей казалась такой глубокой и жуткой, что сравниться могла, пожалуй, только с Бездной.
— Давай, дорогой, мы тебе поможем, — сказал Арделлидис.
Он сам подтянул и застегнул на Джиме чёрные брюки, повязал ему галстук и застегнул жакет. Голенища сапог обтянули ноги Джима до самых колен.
— Ну, вот, — проговорил Арделлидис, окидывая Джима взглядом. — А знаешь, не так уж ужасно. На тебе всё это лучше смотрится, чем на мне. Я вызвал Гейна на два часа дня. Он сделает тебе такую сногсшибательную, супермодную стрижку, что ты вообще больше не захочешь носить длинные волосы. Посмотри на меня… Помнишь, как я не хотел стричься? А теперь мне даже понравилось. Мне кажется, что мне так даже больше идёт. Вот увидишь, тебе тоже пойдёт!
Солнце по-летнему светило в безоблачном, высоком синем небе, сад был охвачен благоухающим огнём цветения: весна не считалась ни с чьими утратами и продолжала кипеть, какой бы скорбью ни был наполнен мир. Она жила по своим законам, и в траур её нельзя было облачить: она всегда носила свадебный наряд. Джим стоял на балконе и вдыхал ароматный весенний воздух, и солнце грело его обтянутые чёрной тканью плечи. Что-то он позабыл, а может, кого-то. Ледяное оцепенение распространялось даже на его мысли и память, сделав их неповоротливыми, как айсберги. Что же он забыл? Или кого? Джим шагал по чёрным и белым плиткам балкона, как одинокая чёрная пешка на шахматной доске, а чёрного ферзя рядом с ним уже не было. Подняв взгляд к окнам кабинета лорда Дитмара, он подумал: больше там не будет гореть по вечерам уютный свет.
Что же он забыл? Это не давало ему покоя всё больше, и он заметался по балкону. Дети, сказал лорд Дитмар. Они нуждаются в тебе. И Джим вспомнил: Лейлор! Вот кого он забыл. Сердце Джима сжалось, и он бросился в комнату младшего сына.