Мой учитель каждое занятие начинал с внушения: главное - вдумчивая практика. Будь ты музыкант, писатель, автослесарь или продавец - без регулярной практики ты ноль. Ты топчешься на месте, затем перескакиваешь на что-то новое, так и не разобравшись со старым. В итоге ты можешь сделать много, но плохо, слишком плохо. А теперь представь, что ты - хирург.
И я занимался. Четыре, порой, пять часов каждый день изводил мать набирающим обороты стуком. С ребятами из класса было кончено. Мои мощь и техника настолько выбивались из общей картины, что меня начали обвинять в самолюбовании. Это все равно, что курицы станут обвинять гуся за то, что он умеет летать. Говорили, будто я бью слишком сильно, что играю слишком сложно, хотя я просто начал применять акценты. Знаете, однажды я был на выступление одного панк-коллектива. Они играли просто, незамысловато, три-четыре аккорда, много криков и обвинений политиков в продажности. Они были на хорошем счету в панк-тусовке, гастролировали по стране. Перед ними выступали около пяти местных коллективов, и, казалось, выступали неплохо. Но когда на сцену вышли хэдлайнеры, когда барабанщик нанес два удара - в бочку и малый барабан - стало очевидно, что все выступавшие до них - профаны, бездари, да просто слизни. Эти ребята показали, как играть три аккорда так, чтобы твои кишки невольно начали слэмиться. Парни из моей группы были слизнями, и их это устраивало, а я уже становился куколкой, стремясь превратиться в бабочку.
С Джереми и Алексом я познакомился в университете. В то время я играл в местной группе и уже начал осваивать двойную педаль для бас-бочки (чтобы выдавать дроби не только руками, но и ногами). Мы заморачивались на набирающем популярности ню-метале, вроде Korn, и довольно часто выступали в местных клубах на волне популярности всего стиля.
То выступление было ужасным. Полгруппы налакалось в хлам еще до того, как мы поднялись на сцену. И все это под предлогом «погасить волнение». Они лажали как сукины дети.
Неподготовленный слушатель в купе с отвратительным дешевым звуком вряд ли бы понял это. Но я знал. Знал, и меня колотило от злости. Апогеем всего безобразия стал момент, когда один из гитаристов просто отстал на четверть такта. Вместо вполне неплохого трэка (называть песнями те мучения я никак не мог) вышло тошнотворное жужжание. Естественно, мы закончили играть раньше, чем опоздавший гитарист, к его неподдельному удивлению. Однако финальной точкой стала брошенная из зала фраза: «смените барабанщика! Он даже не может попасть в ритм!»
Я досидел выступление. Не крушил, а вяло бил по тарелкам и барабанам, не сыграл ни одного из десятков запланированных брейков и с нетерпением ждал, когда звукач на пульте вырубит нас и пошлет нахрен. У меня в прямом смысле опустились руки. Я элементарно не понимал, для чего нужно всаживать время, усилия и деньги в репетиции, аппаратуру, инструмент, чтобы перед самым важным моментом, ради которого и велась вся работа, нажраться и произвести со сцены один длинный шумный высер.
Да, я был расстроен. Да, я отыграл не идеально, но лучше этих уродов. Да, обида от слов сменить барабанщика попала мне прямо в сердце и засела жгучей занозой. Я послал нахер всех и каждого в отдельности из группы, собрал манатки и выкатился из клуба. Люди на улице, завидев меня, начали неприкрыто обсуждать мою игру. Они были пьяны, но даже этот факт не позволял одному из них заорать «иди домой, криворукий!»