— Нет, я ничего… Просто как-то до сих пор получалось, что, когда меня приглашали в кабинет к редактору или к вам, всегда случалась какая-нибудь неожиданность.
— Гм. Садитесь, пожалуйста. Насчет неожиданности — это вы, пожалуй, правы. — Он помолчал. — Вы помните, как вы впервые попали на фабрику имени Крупской?
— Помню, конечно.
— И письмо, которое вас привело на эту фабрику, помните?
— Еще бы! Маша Крапка. Так и не узнали до сих пор, что с ней, куда она уехала?
— Узнали. — Григорий Леонтьевич побарабанил своими тонкими, чистыми пальцами по столу. — Крапка убита. Тело ее засосало трубой землесоса, когда производили работы по расчистке днепровского дна.
Лена побледнела. У нее дрожали губы.
— Кто же убил ее? Зачем? Неужели из-за того, что я тогда не была достаточно осторожной?
— Нет, не думаю. Во всяком случае, сейчас ведется следствие…
…Лена ушла в промышленный отдел.
Она думала о том, как странно, как тяжело сложилась жизнь этой Маши Крапки, а когда вспомнила подробности зверского убийства, какие ей рассказал Григорий Леонтьевич, внезапно ощутила, что у нее к горлу подкатил комок, и расплакалась.
— Что с вами? — спросил Бошко. — Не получается материал?
— Нет. Я не из-за этого.
— А по-моему, единственная причина, из-за которой стоит плакать, сходить с ума, кончать с собой, — это когда не получается материал, который нужно поставить в номер, — прошепелявил Бошко. — Я, во всяком случае, если не получалась статья, всегда кончал самоубийством.
Лена улыбнулась.
— Ну, давайте ваше произведение.
Бошко читал страничку за страничкой, хмыкал, поглаживал себя по лысине, дергал за усы.
— Хорошо, — сказал он. — Мне нравится. Мы с вами вместе ее немножко подправим, и можно будет печатать. Но перед тем скажите мне: вы в школе писали сочинения? Ну, скажем, «Евгений Онегин как представитель разлагающегося феодального общества»?.. Или что-нибудь в этом роде?
— Писала.
— А план вы всегда составляли?
— Всегда.
— Ну так вот, теперь попробуйте составить план очерка, который вы уже написали. И вы сами увидите, что некоторые части у вас поставлены таким образом… — он закинул правую руку за голый затылок и взял себя за левое ухо.
Лена составила план. Бошко посмотрел его, покачал головой.
— Вот теперь все видно.
Он быстро перенумеровал пункты плана.
— А ножницы у вас есть?
— Нет.
— Обязательно купите ножницы. Какой может быть журналист без ножниц?
Он достал из ящика стола ножницы с концами длинными и тонкими, как шпаги, разрезал странички очерка на части и склеил их в ином порядке. Не выпуская из рук ножниц, Бошко взял со стола ручку и поставил на страничках другие номера. Некоторые страницы выходили коротенькими, а некоторые — длинными. Описание устройства смазки компрессора он зачеркнул вовсе.
— Вот… Это нужно снова перепечатать на машинке, и запланируем ваш очерк в следующий номер… А теперь скажите мне, сами-то вы понимаете, что не выполнили задания, которое получили? Ведь вы должны были написать корреспонденцию о причинах отставания строительства компрессорной станции, а написали очерк о работе строителей.
Он хитро прищурился.
— Понимаю, — ответила Лена. — Но…
— Вот это «но» — главное в нашей работе. Если вы сумели понять, что, какое бы задание вы ни получили, нужно писать о том, что в действительности является главным, значит, из вас журналист еще получится.
Лена смущенно улыбнулась.
— И еще обратите внимание на то, что у вас неправильно написана фамилия монтажника. Я исправил. Он не Костин, а Костев, Это опечатка или вы ошиблись?
— Опечатка. Но откуда вы знаете?
— Я знаю на память фамилии всех монтажников, всех каменщиков, всех плотников и штукатуров Украины.
Лена широко открыла глаза.
— Шучу, шучу. Я просто вслед за вами поехал на стройку.
…Лена пошла в машинное бюро. Бошко принялся за очередную статью. При этом он тихонько напевал какую-то мелодию сипловатым высоким голоском. Оглянулся на дверь и шепелявя запел громче:
Если прислушаться к песням, которые поет человек, когда думает, что находится наедине с самим собой, можно много узнать о его прошлом, о его вкусах и нраве. При взгляде на плотную фигуру, на жирный затылок со складкой посередине, лысую голову и опущенные книзу усы никто бы, пожалуй, не предположил теперь об Иване Даниловиче, что это — комсомолец, горячий, непоседливый, дерзкий Ваня Бошко. А вместе с тем это был именно он, и то же горячее комсомольское сердце билось в его груди, только сдержанней, умней и осторожней был этот старый комсомолец. Сказывались трудные годы. В тридцать седьмом он был арестован по доносу одного человека, которого считал другом. До сорок первого жил на Колыме. Был неожиданно освобожден. Пошел на фронт рядовым солдатом. Тяжело ранили — пулей раздробило верхнюю челюсть. Семья погибла в Киеве, в Бабьем Яру. Сбежал из госпиталя, где его кое-как заштопали. С тех пор шепелявил и завел усы, скрывавшие швы над верхней губой. Вернулся в свою часть. Закончил войну командиром батальона, майором. Возвратился в газету, где совсем молодым парнем начинал работу в этой же должности — заведующего промышленным отделом.