Он залпом выпил содержимое рюмки, поморщился и спросил:
— Что это такое?
— Валерьянка, — ответила сестра.
Швы срастались медленно, началось нагноение, но в больнице он действительно, как предсказал хирург, не пробыл и недели. Марья Андреевна настояла, чтобы он переехал к ним.
Все это началось с вечера, когда он остался вдвоем с Марьей Андреевной. Алексей ушел на лекцию, а Олимпиада Андреевна — на заседание. Они пили чай.
— Вы помните, Павел, — спросила Марья Андреевна, — как вы однажды рассказывали мне о том, как бы вы поступили, если бы нашли листок в книге… С формулами, заключающими важное научное открытие…
— Помню, — смущенно улыбнулся Павел.
— А как бы вы поступили, если бы я дала вам такой листок?
Павел искоса взглянул на Марью Андреевну — уж не шутит ли она. Лицо ее было совершенно серьезно.
— Не знаю, — протянул Павел. — Но думаю, что уж если где-то действительно хранится листок с секретом человеческого бессмертия, то его лучше дать не мне, а, скажем, Академии наук или кому-нибудь вроде этого.
— Да, — согласилась Марья Андреевна. — Но готовые формулы люди находят только в мечтах. А в действительности нужна большая работа и огромная смелость для того, чтобы выработать и осуществить эти формулы.
Она задумалась.
— Покойный Константин Павлович начал работу над очень важной и необыкновенно интересной проблемой. Затем, как это иногда бывает, он оставил эту работу. Чтобы решить проблему, которая его заинтересовала, потребуются многие годы большого труда, а может быть, и вся жизнь. Но она стоит этого…
И Марья Андреевна рассказала Павлу о том, какое благо человечеству принесет решение этой проблемы.
Павел слушал ее молча, все больше проникаясь чувством удивления перед могуществом ученых, способных заглядывать в замечательное будущее науки.
— И если вас увлекает мысль отдать все свои силы решению этой проблемы, если вы готовы целиком посвятить себя этому, — я смогу вам помочь… Всем, чем смогу…
— Это бы — здорово, — нерешительно ответил Павел. — Но ведь я не люблю химии.
— Нельзя любить или не любить то, чего не знаешь, — возразила Марья Андреевна. — Я понимаю — это для вас слишком неожиданно. Подумайте. Взвесьте все «за» и «против» и завтра скажите мне о своем решении…
В эту ночь Павел так и не уснул. В эту ночь он снова и снова перебирал в памяти такую запутанную и нелепую историю своих отношений с Виктором, Софьей. И снова вспоминал о партийном собрании, о том, что говорили о нем товарищи. Под утро он впервые почувствовал, как у него нестерпимо чешется отрубленный палец. Он слышал о том, что так бывает, но не представлял себе, что ощущение это может быть настолько реальным. Он отбросил одеяло и посмотрел на ногу, внутренне готовый к тому, что у него за эту ночь палец отрос.
Утром, осунувшийся и похудевший, он сказал Марье Андреевне, что готов работать как черт — день и ночь, если только есть хоть малейшая надежда довести до конца дело, которое задумал Константин Павлович.
Говорил он об этом спокойно, приглушенно, но, когда Марья Андреевна взглянула ему в лицо, внезапно ей стало видно, что он давно не брит и колючие светлые волосы торчат у него кустиками на подбородке и над верхней губой.
— Хорошо, — сказала Марья Андреевна. — Но для того, чтобы приступить к этому делу, нужно очень много знать и очень много учиться.
Жесткость…
Это было точное слово.
Оно помогало даже тогда, когда очень хотелось спать.
За эти три года он ни разу не спал более шести часов в сутки. Ему казалось, что он мог бы проспать и три дня подряд. Он сдавал экстерном курс химического факультета, а дома один за другим следовали языки — немецкий, английский, а затем — французский. Марья Андреевна считала, что ученый должен уметь сам прочесть необходимую ему литературу.
Алексей занимался с ним по химии.
Олимпиада Андреевна учила с ним немецкий.
И когда он особенно уставал, он всегда видел рядом с собой Марью Андреевну, которая работала больше него, которая училась с ним, и учила его, и оставалась неизменно спокойной и сдержанной. Откуда у нее брались силы? Павел заметил, что даже после многих часов работы она сидит прямо, не прислоняясь к спинке стула.
Когда он провалился на экзамене по аналитической химии, он решил, что все это — не нужно.
Не нужна учеба, от которой в голове остается только тяжелая, словно сплетенная из колючей проволоки путаница формул и наименований химических реакций. Не нужны иностранные языки, если Олимпиаде Андреевне приходится как сквозь сито отсеивать из его немецкой речи английские, французские и русские слова. И, главное, не нужна проблема, за которую не решился взяться сам академик Вязмитин, потому что по мере изучения химии Павел все больше понимал ее фантастичность и неосуществимость.