— Иван Гордеевич, — назвал тот себя, протягивая руку Наташе.
— Наташа.
— Так вот, — продолжал Вася, — мы сейчас собрались в кафе. Ну, знаете, чайку выпить, мороженым закусить. Это нас угощает знаменитый химик Павел Михайлович Сердюк. А это, познакомьтесь, его невеста…
Лена искоса посмотрела на Васю, но молча подала руку.
— Так, может, и вы к нам присоединитесь, а? Иван Гордеевич? Я, правда, как женился — пить бросил. Но для вас можно поставить вашего любимого, пятизвездочного.
Иван Гордеевич замялся.
— Я тоже не пью, — сказал он нерешительно, — но я бы пошел с вами. Для такого случая… Только я договорился с Ларисой Федосеевной. Она ждет меня возле стадиона.
— Это другое дело, — забеспокоился Вася. — Уж если Лариса Федосеевна ждет, так лучше поспешить. Она такая женщина…
— Да, — со вздохом подтвердил Иван Гордеевич. — Она такая.
— Так заходите почаще, — попрощался Вася, и они пошли дальше.
— Кто это? — спустя некоторое время спросила Наташа.
— Иван Гордеевич, — ответил Вася.
— Как его зовут — я знаю. Но кто он такой?
— А откуда же я могу знать? Это я просто хотел показать, как хорошо на людей действует вежливое обращение. Вот поговорили вежливо с человеком, и если бы не эта его Лариса Федосеевна — пошел бы с нами кушать мороженое. А может быть, и коньяку выпил бы…
Лена посмотрела на Васю с опасением.
Когда они уже доедали мороженое, Лена, которая до сих пор молчала, вдруг фыркнула и зажала рот руками. Плечи ее тряслись от смеха.
— Что с вами? — спросила Наташа.
Лена долго не могла ответить.
— Я… подумала… — она снова фыркнула, — представила себе… как этот Иван Гордеевич выясняет сейчас с Ларисой Федосеевной, кто же это был и откуда он так хорошо их знает…
— Он еще и не такие штуки откалывает, — сердито сказала Наташа. — И если мы когда-нибудь разведемся, так только из-за его шуток.
Лена почувствовала в ее тоне неподдельное восхищение шутками, на какие способен Вася.
— Хорошо, — сказал Вася Павлу, с сожалением заглядывая в опустевшую вазочку. — Я на тебя не сержусь за то, что ты исчез. Я тебя понимаю. Зазнался. Оторвался от товарищей. О тебе пишут в газетах, и ты задрал нос. Но вот Петр Афанасьевич этого понять не может. Хоть его избрали членом ЦК партии, но на свадьбе у меня он все-таки побывал. Такой он, понимаешь, темный, малокультурный человек. Не забывает старых товарищей.
Павел заерзал на стуле. Ему всегда очень нравилось, когда стрелы Васиного остроумия были направлены на окружающих, и очень сердило, когда объектом Васиных шуток оказывался он сам.
— А что я мог сделать? — огрызнулся он, избегая смотреть на Лену, которой этот Васин выпад доставил несомненное удовольствие. — Я в эти годы жил как заведенный. Каждая минута была на учете.
— Да я так и говорю, — подтвердил Вася с нарочитым простодушием. — Где уж тут было вспомнить о товарищах.
— Ну хорошо, — стиснув зубы, сказал Павел. — Черт с тобой, ты прав. Но послушай, как я жил это время…
Он стал перечислять, какие экзамены сдавал, чтоб закончить институт.
— Все понятно, — сказал Вася. — Но когда ты будешь это Петру Афанасьевичу рассказывать, не забудь засунуть в штаны подушку, чтоб потом не так больно было сидеть.
На следующий день после работы Павел, бросив все дела, отправился к Петру Афанасьевичу. Сулима жил теперь в новом районе Киева, за Днепром, неподалеку от завода, который он строил, а теперь работал на нем же начальником компрессорного цеха.
Клава не умела долго сердиться. Она поворчала на Павла за то, что он их забыл, сказала, что Петр Афанасьевич сейчас придет, и предложила Павлу повозиться с ребятишками, пока она справится со своими делами на кухне.
Их было теперь у Петра Афанасьевича трое — старший шестилетний Коля, четырехлетняя Оля и трехлетний Саша — темноволосый увалень.
— Дядя, достань фонарик со шкафа, — потребовала Оля, как только Павел вошел.
— Я тебе достану! — прикрикнула Клава. — Это Петр Афанасьевич специально спрятал ее фонарик на шкаф. Она Саше в глаза светила.
— А у меня есть фонарик, — сказал Саша и потащил Павла в соседнюю комнату.
Там стояли три детские кровати, два столика, детские стулья. Перед самой маленькой кроваткой Павел заметил все тот же потертый коврик с редкими и толстыми нитками основы.