--Вдрызг пьяный,-- прошептала Гамми.
--О Боже, он привел сюда девушку! -- воскликнула Дина.-- Ту самую!
--Не ту ли детку из колледжа?
--Вот же старый идиот! Он что, хочет, чтобы его линчевали?
--Эй вы, бабы,-- взревел человек за дверью,-- пошевеливайтесь, толстозадые, живо открывайте дверь, пока я не вышиб ее! Старина возвернулся домой с пригоршней долларов, с полным брюхом пива, а на плече -- спящая овечка! Возвернулся, как герой-победитель, и как герой требует, естес-сно, чтоб ему прислуживали!
Сбросив внезапное оцепенение, Дина открыла дверь. Шаркая ногами, из темноты в свет ступило нечто настолько приземистое и массивное, что казалось скорее стволом ожившего дерева, нежели человеком. Ствол остановился, и тусклые глаза под громадной черной фетровой шляпой пьяно заморгали. Даже большая шляпа не могла скрыть необычно удлиненную форму черепа, похожего на буханку хлеба. Лоб был ненормально низким, над глазами далеко вперед выдавались надбровные дуги. Брови на них представляли из себя пучки щетины вроде испанского бородатого мха, и впадины, в которых скрывались маленькие голубые глаза, казались от этого даже более похожими на пещеры. Его чрезвычайно длинный и широкий нос книзу, к ноздрям, расширялся еще больше. Губы были тонкими, но из-за выступавших вперед челюстей выпячивались. Подбородок у него отсутствовал, а голова плавно переходила в плечи почти без всякого намека на шею. Во всяком случае, так казалось. Из открытого ворота рубашки торчал целый лес крутых завитков ржаво-рыжих волос.
Через плечо была переброшена тонкая фигурка молодой женщины, поддерживаемая широкой и узловатой, словно корень дуба, ладонью.
Еле волоча ноги, Старина прошел в комнату. Он шел довольно странной походкой -- на полусогнутых в коленях ногах и подворачивая ступни, обутые в ботинки из кожезаменителя, вовнутрь, так что опирался он на внешний край толстых подошв. Он вдруг снова остановился, втянул ноздрями воздух и улыбнулся, обнажая крепкие желтые зубы, созданные природой для того, чтобы кусать.
--Черт, пахнет совсем недурно. Забивает аж вонь от старого мусора. Гамми! Ты что, попрыскалась теми духами, что я нашел на куче отбросов в городских кварталах?
Гамми, хихикая, застенчиво потупилась.
--Не будь дурой, Гамми,-- резко проговорила Дина.-- Он же пытается умаслить тебя, чтобы ты позабыла, что он притащил домой эту дувчушку.
Хрипло рассмеявшись, Старина Пейли опустил похрапывавшую девушку на походную кровать. Та растянулась на ней во весь рост, и юбка ее задралась. Гамми хохотнула, но Дина поспешно одернула юбку и сняла с девушки очки в толстой оправе.
--Боже,-- произнесла она,-- как же это случилось? Что ты собираешься с ней делать?
--Ничего,-- проворчал Старина, неожиданно поугрюмев.
Он достал их холодильника кварту пива, вцепился в крышку зубами -- крепкими и щербатыми, словно древние надгробные камни,-- и сорвал ее. И вот бутылка уже вверх дном, колени его подогнулись, туловище откинулось, и янтарная жидкость потекла вниз -- буль, буль, буль. Старина рыгнул, затем заорал во все горло:
--Хожу я себе там, хожу, Старина Пейли, занимаюсь своим дерьмовым делом, пакую всякие там газеты да журналы, какие я понаходил, и тут на тебе -- прикатывает голубой форд-седан пятьдесят один с Элкинсом, этим тупицей докторишкой из дурдома. А с ним еще эта четырехглазая цыпочка, Дороти Сингер. И...
--Да,-- сказала Дина.-- Нам известно, кто они такие, но мы не знали, что они ищут тебя.
--Кто тебя спрашивал? Кто рассказывал об этом? Во всяком случае, они сказали мне, чего хотят. Я только я собрался сказать нет, как эта девчонка из колледжа говорит, что если я подпишу бумагу, по которой ей разрешается таскаться со мной повсюду и даже пару вечерков посидеть у нас дома, то она заплатит мне пятьдесят долларов. И я говорю да! Старый Друг В Небесной Выси! Это же сто пятьдесят кварт пива! У меня есть принципы, но бурный пенистый поток пива размывает их подчистую.
--Я говорю да, и смазливая поросюшка мне бумаженцию на подпись, потом дает задатку десять баксов и говорит, что остальное я получу через семь дней. В моем кармане -- десять долларов! Так что залезает она в кабину моего грузовичка. А потом этот чертов Элкинс оставляет свой форд и говорит; он считает, будто обязан поехать с нами, чтобы проверить, что все будет в порядке.
Но Старину не проведешь. Парень приударяет за Маленькой Мисс Четырехглазкой. Всякий раз, как он глядит на нее, любовный ток так и брызжет из его глаз. Значит, собираю я разный хлам часа так два и все время чешу языком. Сначала-то она меня пугалась, потому как я чертовски уродливый и диковинный. Но скоро она уже покатывалась со смеху. А потом притормаживаю я в переулке, с тылу, у Кабачка Джека, что на Эймс стрит. Она спрашивает меня, что я делаю. Я говорю, что остановился выпить пивка и что делаю это каждый день. А она говорит, что ей тоже не помешает одна бутылочка. Так что...
--Ты в самом деле заходил туда вместе с ней? -- спросила Дина.
--Нет. Я было попытался, но меня вдруг стало всего трясти. И я сказал ей, что не могу идти. Она спрашивает, почему. Я отвечаю, что не знаю. Не могу с тех пор, как вышел из дитячьего возраста. Тогда она говорит, что у меня... что-то вроде какого-то цветка -- что бы это могло быть?
--Невроз? -- подсказала Дина.
--Ну да. Только я называю это табу. Так что Элкинс с девчонкой заходят к Джеку одни, покупают там коробку с шестью холодненькими бутылками, и мы отчаливаем...
--Ну и?
--Ну и ходим мы так из кабака в кабак, и все с черного хода, с переулочного, а ей так даже занятно. Говорит, что закладывать в задних комнатах кабаков куда как забавнее. Потом у меня начинает все двоиться, и мне уже на все плевать, и я перестаю трястись от страха, тогда мы заходим в Круговой Бар. И там даем взбучку одному деревенщине с гор в кожаной куртке и с баками, что околачивается там и норовит увести четырехглазую цыпочку к себе домой.
Обе женщины ахнули:
--И пришли полицейские?
--Если они и пришли, то чересчур припозднились. Хватаю я того деревенщину одной рукой -- самой сильной в мире -- и швыряю его прямо через всю комнату. А когда ко мне подбираются его дружки, я бью себя в грудь, как чертова горилла, и корчу им зверскую рожу, и они все вдруг накладывают в штаны и уходят снова слушать свою дурацкую горную музыку. А я подхватываю цыпочку -- а она хохочет так, что вовсе заходится,-- за мной Элкинс, белый как простыня только что из прачечной, и мы уходим, и вот мы здесь.
--Здесь, здесь, дурак ты, вот кто! -- закричала Дина.-- Это же надо, притащить сюда девочку в таком состоянии! Да она с перепугу завизжит, когда проснется и увидит тебя!
--Посуди сама! -- фыркнул Пейли.-- Она меня только поначалу испугалась и все норовила встать с подветренной от меня стороны. А потом я ей _понравился_. Я бы так выразился. И уж до того я ней понравился, что ей полюбился и мой запах. Я знал, что так будет. РАзве не все девчонки такие? Эти Ненастоящие бабы не могут отказать, если хоть раз учуют наш запашок. У нас, Пейли, есть такой дар в крови.
Дина рассмеялась.
--Ты, наверное, хочешь сказать, что он у тебя в голове,-сказала она.-- По чести говоря, когда ты наконец перестанешь пичкать меня своими бреднями? Ты -- ненормальный!