— Валя, ты что это? Этак ведь створки поотрывает!
Он торопился закрыть окно. Створки вырывались из рук, хлопали. Фиолетовая вспышка ослепила глаза. В невероятном треске, казалось, надвое раскололось небо, Из штепсельной розетки посыпались голубые искры. Ветер спутал Валины волосы.
Изловчившись, Егор Михайлович закрыл, наконец, окно. Лицо его было серым от испуга, а губы выпятились сильнее обычного.
Валя виновато опустила глаза.
— Вы не сердитесь, Егор Михайлович, здесь душно, а воздух во время грозы такой чистый… Я хотела…
— Хотела, хотела… — бормотал старик, отдуваясь.
Туча опустилась низко и стала серо-зеленой. Гремело теперь непрерывно со всех сторон. Отдельные дождевые струи слились в один сплошной поток. Небо за ним совсем исчезло. Дома, деревья, заборы расплылись серыми пятнами. Их озаряли ослепительные вспышки молний. Навстречу потокам ливня взлетали с земли каскады грязевых брызг. Грохот не прекращался. Удары слились в оглушительный рев. Временами, как щелчки гигантского бича, всхлестывали короткие, сухие удары — молния вонзалась в землю где-то рядом.
Ливень внезапно стих. Туча сдвинулась влево, но сразу же следом за нею, наваливаясь, как груда темно-серых камней, подошла другая. Грохот прекратился ненадолго; точно гроза выбирала место поудобнее. Хлынул ливень, но опять перестал, сменившись мелким дождем. Ветер ослабел, а гроза возобновилась с удвоенной силой. Молнии вспыхивали ежесекундно и били из разных мест тучи в одну и ту же точку на горе — в середину прижавшегося к ней, насмерть перепуганного леска, как будто громадные изогнутые и раскаленные добела прутья вонзались в него. Тучи уходили, на смену им приходили другие. Гроза, казалось, не хотела прекращаться.
Но вот на горизонте посветлело. Ветер стих. Валя распахнула окно. В комнату хлынули запах мокрой земли и пахучая свежесть тополей. В тишине с едва уловимым звоном лопались на лужах пузыри. Чей-то голопузый мальчонка выскочил на улицу без штанов и с визгом врезался в лужу, вздымая фонтаны мутной воды.
Валя прерывисто и часто дышала. Гроза прошла, а сердце стучало взволнованно, горячее, неуспокоенное.
Так началась любовь. Но одновременно начались и несчастья.
Валя напутала в режимах склеивания — двести шкафов оказались браком. Она получила выговор, Неделей позже то же повторилось с отделкой. Валя ошиблась в рецепте грунтовки. На третий день лаковая пленка начала отставать отвратительными серыми клочьями. Начальник цеха вызвал Валю. Она увидела испорченную мебель и похолодела. Приглашенная к главному инженеру, она понуро стояла перед ним, уставившись на графин с водой.
— Чего же стоит ваш диплом, товарищ технолог? — Голос Гречаника прозвучал мягко и даже несколько грустно, и Вале от этого сделалось ужасно стыдно. Она не ответила, потому что понимала: ее диплом не стоит ровно ничего.
Решение директора Гололедова испугало неожиданным милосердием:
— Пойдете мастером в станочный цех, — объявил он.
Мороз пробежал по Валиной спине. «Сменным мастером!..» Это было еще страшнее, это была гибель наверняка!
А вечером в Валино окошко постучал Алексей. Она увидела его и обомлела от страха. Неужели он узнал о ее позоре и пришел соболезновать?
Но Алексей пришел совсем за другим. Он вошел в комнату с растерянным лицом, держа под мышкой сверток чертежей. Долго молчал, потом, развернув чертежи, попросил:
— Мне бы тут расчетик один, Валентина Леонтьевна…
— Что это? — спросила Валя.
Алексей объяснил. Он пришел просить ее сделать кое-какие расчеты по его предложению — проекту небольшой полуавтоматической линии. У самого не получится, а Горн слишком занят.
— Я-то сам, понимаете, как темная бутылка в математике, — проговорил он, — чуть посложней — и заело…
Валя растерялась. Это было в тысячу раз ужаснее всего, что произошло с нею. Так хотелось помочь ему, Алеше, милому, желанному и, наверно, самому хорошему на земле человеку, но она понимала, что не сможет помочь ровно ничем, а признаться было стыдно.
— Оставьте, пожалуйста, чертежи у меня, — еле проговорила она, — я посмотрю и сделаю, что в моих силах.
— Да для вас тут сущий пустяк! — с радостной уверенностью сказал Алексей, горячо пожимая Валину руку.
Валя закрыла глаза, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Он верит в нее, в беспомощного человека, в инженера-пустышку!
— Я принесу вам это завтра, Алеша, — назвала она Алексея по имени и ужаснулась своему неожиданному нахальству.
…Валя до полуночи просидела над чертежами и записями Алексея. Она перерыла конспекты, перелистала учебники и не сделала ровно ничего. От нудной стучащей боли разламывалась голова. Валя снова без конца листала учебники, не находя ничего нужного и ничего не видя перед собой, кроме лица Алексея.
— Вот тебе и «сущий пустяк»! — упрекала себя Валя, и слезы бежали по ее щекам. Она бросилась на кровать и уткнулась лицом в подушку.
Наплакавшись вдоволь, Валя поднялась, сгребла в чемодан бесполезные учебники и конспекты. Бережно свернула в трубку чертежи и долго держала их в руках, как будто прощалась.
Легла она не раздеваясь. Слышно было, как за стеной храпел Егор Михайлович.
Пять лет почти подневольного учения, страхи перед экзаменами, «везение» на счастливые билеты, которому так завидовали многие подруги, позорный провал, пересдача и милостивая тройка под конец — все это обернулось сегодня такой непоправимой горечью.
Валя вспомнила слова профессора на студенческом вечере. О, эти слова! Они жгли, стучали в висках.
«Не забывайте, друзья мои, — говорил тогда профессор, — иные из вас, вступая в жизнь, склонны рассчитывать на „счастливый билет“. Их ждут горькие разочарования. Нет у жизни таких билетов! Но нет и более строгого экзаменатора, нежели она сама. Один билет ждет вас — творческий труд! Ему вы должны отдать все три ваших богатства: голову, руки, сердце, сто процентов себя! Но не забывайте, к этим ста процентам нужно приложить мечту! А человек плюс мечта — это тысяча процентов. Такими должны вы быть!»
— А сколько же процентов я? — спрашивала себя Валя. — Что я могу и чего я стою? До чего же мало. А моя мечта? О! Это тысяча недоступных процентов, которых я не достойна. Разве полюбит он, Алеша, такого жалкого человечишку, как я? Нет! Никогда! Слышишь ты, Валька?
Это Валя уже крикнула, да так, что за стенкой проснулся Егор Михайлович.
— Кто там? — сонно спросил он, помолчал и повторил вопрос: — Кто, говорю?
Валя не ответила.
На другой день после смены она возвратила чертежи Алексею:
— Не смогла я, Алеша… Алексей Иванович… Вы извините меня…
— Мне прощения надо просить, Валя, — необыкновенно ласково и с нотками сожаления ответил Алексей. — Это я не вовремя вчера сунулся к вам с этой чепухой. Если бы знал, что стряслось с вами, я бы… Но вы не огорчайтесь, со всяким может случиться…
Вале хотелось сказать, что все ее неприятности ни при чем, что просто сама она такой инженеришко, что не справилась с пустяком.
Но Алексей неожиданно предложил:
— Сегодня картина хорошая, пойдемте в кино. Забудетесь хоть немного.
В кино Валя чувствовала себя на седьмом небе. Серый, неуютный барак, который временно, пока строился клуб, занимали под кинопередвижку, показался ей едва ли не лучшим кинотеатром мира. Они сидели рядом, ее локоть касался руки Алексея, и от этого было так хорошо!
После они бродили по поселку. Алексей взял Валю под руку. Он рассказывал о себе, о том, что заполнило его жизнь, — о любимом труде. О том, как тяжело все дается ему и как хотелось бы сделаться инженером, чтобы работать у станка «на все сто!», чтобы уметь не только придумывать, но и осуществлять до конца всё.
— Алеша, а в чем, по-вашему, счастье? — неожиданно осмелев, спросила Валя.
Алексей ответил не сразу. Они стояли на углу в потоке яркого света, падавшего из окна обшитого тесом домика. Алексей видел, как блестят у Вали глаза.