— Я иду и знаю, — совсем тихо, переходя почти на шепот, закончила Валя, — сейчас меня не будет. И никогда больше… с ним рядом. А он поправится… — По щекам побежали слезы, Поспешно достав платок, она стала вытирать глаза, но слезы не унимались.
— Перестань, Валя, возьми себя в руки, — успокаивала Таня, сжимая ее пальцы.
— Я не могу, не могу, — еле слышно проговорила Валя, продолжая вытирать глаза с такой силой, что казалось, хочет вдавить их внутрь. — Ты ведь не знаешь, Таня, не могу потому, что я гадкая! Это я в мечтах «героиня», которой себя не жаль, а на самом деле… На самом деле я реву оттого, что мне себя жалко! Мне Алеша говорил, кто своего места в жизни не нашел, тот себя одного любит…
Успокоившись, наконец, Валя долго молчала. Она сидела, обрывая сухие метелки трав, потом сказала:
— Вот ты любишь… Тебя любит кто-то. Он думает о тебе, ждет, наверное… Как хорошо и просто иной раз счастье складывается.
— Складывается… — медленно повторила Таня. Если бы знать, как его сложить…
— Ну посоветуй мне, Таня, скажи, ну что делать? Ты не подумай, что я про то, свое спрашиваю. Что мне с собой-то делать?
— В таких делах советовать трудно… Ты помнишь слова Павла Корчагина? «Я держу себя в кулаке и знаю, если он разожмется, произойдет несчастье…» А как ему было трудно! Он и мне помог. Знаешь, было когда-то так, что передо мной стало совсем, совсем темно. Ни дороги, ни жизни… А потом… я пошла к станку, подручной. И так трудно, трудно было, просто не передать… — Таня замолчала и вдруг подняла руку, показывая вверх. — Смотри, смотри, ястреб! Как он красиво летит!
Над Еланью на неподвижных распластанных крыльях плыл ястреб. В светлом небе он казался почти черным.
— Я который раз его вижу, — сказала Таня, — все сюда летает.
Ястреб покружился над берегом и полетел на ту сторону, к соснам. Девушки проводили его глазами. Разговор больше не получался. Грохнули три выстрела один за другим — теперь много ближе. Таня поднялась.
— Пойдем, Валя, встретим охотников, — предложила она.
Валя молча согласилась. С берега они вышли на дорогу, ведущую к вырубке. Вдали показался лес. К лесу вела неширокая извилистая дорога, прорезанная глубокими колеями. В них стояла рыжая вода, плавали красные и желтые листья и сверкало отраженное солнце. От его блеска каждая лужа вдалеке казалась такой же золотой, как и всё вокруг.
Еще один выстрел прогремел где-то совсем близко, Вскоре на повороте, где начинался мелкий березнячок, показались двое охотников. Впереди, волоча по земле длинные, похожие на тряпки, уши, бежал коротконогий Писарь. Завидев девушек, он остановился и, понюхав воздух, повернул морду к хозяину, как бы спрашивая, что делать дальше.
— А-а! Девушки-голубушки, душеньки-подруженьки! — еще издали заголосил Горн, сняв широкополую шляпу неопределенного цвета и, как пращей, покручивая ею над головой. — Чем обязаны мы, недостойные стрелки, такой необыкновенной встрече? Писарь, ветречай!
Писарь помчался навстречу, крутя обрубком хвоста. Уши его развевались, как флаги. Добежав до девушек, он начал подпрыгивать вокруг них на задних лапах, норовя лизнуть чью-нибудь руку и радостно повизгивая.
— Какие ветры понесли вас в леса? — театрально подбоченясь, спросил Горн, когда он и Алексей поравнялись с девушками. — Уж не по нашим ли следам?
— Хотели помочь вам донести добычу, — ответила Таня. — Много настреляли?
Алексей молча показал подвешенных к поясу двух тетерок и косача. Горн уныло погладил свой почти пустой ягдташ.
— Мне повезло необыкновенно, — сказал он, доставая из ягдташа какую-то большеголовую птицу. — Полюбуйтесь!
— Сова… — всматриваясь, проговорила Валя.
— Совершенно верно! — горестно усмехнулся Горн. — Сова! Уважаемый товарищ начальник библиотеки, натуральная сова! Весь мой улов. Кстати, нет ли у вас там литературки по сверхметкой стрельбе? А то вот уже два года занимаюсь охотой, а, кроме ворон, сов и коростелей, добычи не доставлял. Впрочем, сегодня виноват вот этот вислоухий субъект. Фью-ить! Писарь! Поди сюда, изменник! У-у! Канцелярская душа! Представьте, всю охоту сегодня на компаньона работал.
Горн покосился на Алексея, и в глазах его сверкнула искорка приятельского ехидства. С ловкостью заправского кавалера он подхватил обеих девушек под руки.
— Кому везет на охоте, тому не везет в любви, — изрек он, оглянувшись на Алексея. — Шагайте позади, дорогой Робин Гуд, только смотрите, не вздумайте стреляться на почве ревности!
Алексей был в плохом настроении и всю дорогу не сказал ни слова. Он молча шел позади и непрерывно курил, зажигая от сгоревшей папиросы следующую.
Горн говорил без умолку. Он рассказывал множество случаев из своей охотничьей практики, возбуждая смех. Высмеивая самого себя, хохотал так громко, что верный Писарь, бежавший впереди, останавливался и косился на хозяина умным черным глазом, после чего неодобрительно тряс головой.
В поселке разделились. Алексею было по пути с Таней, Валя жила неподалеку от квартиры Горна.
— Робин Гуд, поручаю вам одну из дам моего необъятного сердца! — торжественно проговорил Александр Иванович, передавая Танину руку Алексею. — До завтра! А вас, Валентина Леонтьевна, приглашаю ко мне на званый обед, жареную сову будем есть! Пошли, я вас провожу!
Увлекаемая Горном, Валя видела, как дважды Алексей пытался взять Таню под руку и как она дважды высвобождала локоть. После они скрылись за углом.
Несмотря на неудавшееся объяснение, Алексей не терял надежды высказать Тане все, что по-прежнему не давало ему покоя. Но возможность возобновить этот разговор пока не представлялась, да и решиться Алексей все как-то не мог. Настроение его стали замечать дома.
— Что-то, Варюша, с нашим Алешкой творится этакое, как бы тебе сказать, — говорил Иван Филиппович жене. — Тебе не кажется?
— Не кажется! — усмехнулась Варвара Степановна. — Приметил! Да я уж давным-давно замечаю.
— Ну и что заметила?
— Что? А то, что на Таню он смотрит, как ты в молодости на меня и разу не сматривал.
— Брось! — отмахивался Иван Филиппович. — Просто у него с изобретением опять петрушка какая-нибудь получается, вот и всё.
— То-то вот и есть, что не всё! И до чего же вы, мужики, деревянный народ! На дощечках, где чего как звучит, это ты запросто разберешь, а что у собственного сына на душе, нипочем распознать не можешь.
Вскоре Иван Филиппович все же стал склоняться к тому, что предположения супруги обоснованы.
В начале октября в один из вечеров Алексей пришел с фабрики раньше обычного и необыкновенно хмурый. Он молча сел к столу, развернул газету и просидел над ней до самого чая.
Когда Варвара Степановна собирала на стол, хлопнула входная дверь. Вернулась и прошла в свою комнату Таня. Нельзя было не заметить, как встрепенулся Алексей, какой взгляд бросил он в сторону двери.
А за чаем…
— Варюша, перчику достань, — попросил вдруг Иван Филиппович.
Жена молча дотронулась до его лба.
— Захворал или заработался ты, что ли? — спросила она. — Чай с обедом спутал?
Он бережно отвел ее руку и повторил просьбу. Получив перечницу, подвинул ее сыну:
— Поперчи чай, изобретатель! Замечательное средство от заворота мозгов и при сердечных расстройствах. А кроме того, по характеру заправки требуется.
Алексей не понял и, только разглядев на поверхности масляные блестки и кружки, сообразил, что, замечтавшись, вместо варенья положил в стакан баклажанной икры из банки, стоявшей перед ним на столе.
— Ты чего это, Алеша? — спросила Варвара Степановна.
— Не мешай, мать! — остановил ее Иван Филиппович. — Это он изобретает какую-нибудь карусельную печку для тебя с автоматическим переключением с ухвата на кочергу.
Алексей сконфуженно поднялся, чтобы вылить испорченный чай. В это время Иван Филиппович вдруг вскочил из-за стола и, подойдя к приемнику, из которого слышались далекие звуки скрипки, включил его на полную мощность.