Утром она застала его, когда он уже собирался уходить. Сказала:
— Я обидела тебя вчера? Прости…
— Ты не виновата ни в чем, Татьянка. Не надо об этом, — ответил Георгий.
Когда он ушел, Таня сказала Ксении Сергеевне:
— Как неуклюже у меня вчера получилось…
— Да… — Ксения Сергеевна рассеянно взглянула на Таню. — Мне тоже кажется, что Миша аккомпанирует как-то не совсем…
— Давно он играет с Георгием?
— Да… Впрочем, нет… Садись завтракать, Танюша; через полчаса мне нужно ненадолго уйти.
Едва ушла Ксения Сергеевна, Таня села за рояль. Она взяла с этажерки толстую нотную тетрадь. Полистала. «Соната Грига для скрипки и фортепиано»…
Таня поставила ноты на пюпитр. Сонату Грига она слышала не раз, и музыка эта всегда особенно волновала ее, в ней слышалось что-то свое, близкое. Таня начала проигрывать аккомпанемент. Сперва только правой рукой, потом понемногу, где было полегче, и левой. Давала отдохнуть руке и снова играла. Изредка она прерывала игру, оглядывалась на дверь, прислушивалась, не идут ли — не хотелось, чтобы застали ее за роялем, — и опять играла…
С тех пор она садилась за рояль всякий раз, как только оставалась одна. Такт за тактом, останавливаясь, покачивая опущенной утомившейся рукой и начиная снова, одолевала она аккомпанемент сонаты Грига. И всякий раз мысленно упрекала себя: «Дура! Зачем бросила музыку тогда, зачем не заставила себя играть каждый день, наперекор всему!» Ведь, может быть, тренировкой пальцев она уже вернула бы себе все, может, играла бы уже по-настоящему.
Порою Таня пыталась пересилить себя, не приезжала по нескольку дней кряду, нарочно подолгу задерживалась на фабрике. Но в конце концов не выдерживала. Она просто не могла не видеть Георгия хотя бы те несколько минут в день, когда он бывал дома, так же, как, оставаясь наедине с роялем, не могла удержаться и снова принималась за Грига.
Играя, она думала о том, что бы случилось, если б ее застал за роялем Георгий. Как он отнесся бы к этому? Обрадовался бы? Или пожалел? А может быть, осудил бы?..
Часто, если заставала Георгия одного, когда он играл у себя в комнате, Таня, стараясь не помешать, осторожно отворяла дверь к нему, входила и подолгу стояла, прислонившись к косяку. Слушала. Глядела на забавную и такую знакомую светлую прядку на затылке; привычка играть, стоя спиной к двери, сохранилась у Георгия с детства. Таня стояла так до тех пор, пока он наконец не оборачивался.
— Татьянка? — удивлялся он всякий раз. — А я и не заметил…
Однажды Таня, войдя к нему так же незаметно, выстояла чуть не час у косяка. Она устала, не выдержала и села на стул возле двери.
Георгий обернулся.
— Татьянка?.. А я и не заметил…
Он положил скрипку. Глаза его показались Тане грустными.
— Я не помешала тебе?
— Что ты, Татьянка! Просто мне пора собираться… Ну как у тебя дела на фабрике?
— На фабрике?.. Боюсь, что это тебе будет не интересно.
Георгий не ответил. Таня заметила его рассеянный взгляд, словно он вспоминал что-то.
— Ты о чем-то подумал сейчас? Скажи.
— Я?.. Да. Ты знаешь, я почему-то вспомнил, как ты однажды вымыла за меня посуду. Помнишь?
— А как шарик елочный разбила?
— Шарик… Да, да, помню. А Ваня тогда подарил тебе снегиря. Принес в шапке… Интересно, где он сейчас.
— Снегирь? — Таня чуть заметно улыбнулась.
— Да нет, Ваня.
Мучительно хотелось сказать Георгию: «Неужели ты ие понимаешь, неужели не догадываешься, что я люблю тебя? Я хочу, чтобы ты знал это! Я не хочу говорить ни о каких пустяках. Только об одном: люблю, люблю, люблю! На всю жизнь люблю — слышишь?» Но сказала Таня совсем другое:
— А помнишь, как тебя насильно заставляли играть со мной на скрипке и ты однажды обозвал меня змеей?
— Татьянка, ну зачем ты об этом!..
— Ни за чем. — Таня вдруг рассмеялась. — Просто мне хочется поболтать о пустяках…
8
Утром в выходной день, когда Таня только что собралась ехать к Громовым, в коридоре раздался нерешительный звонок. Она пошла отворить.
На пороге стоял военный в форме пограничника и с погонами лейтенанта.
— Ванек! Боже мой, это ты! — сразу узнала Таня. — Ну проходи же, проходи скорее!
Савушкин перешагнул порог и долго жал Танину руку. Прошел в комнату. Лицо его выражало радость. Светлые, еще сильнее поголубевшие глаза улыбались.
— Вот и нашел я тебя… Вот и нашел… — несколько растерянно повторял он.
Таня усадила его к столу.
— Такой и ждал я увидеть тебя, Таня, — сказал он после непродолжительного молчания, завороженно вглядываясь в ее лицо и все улыбаясь. Было видно, как рад он встрече.
Савушкин рассказывал, как попал в Москву, как прямо с вокзала отправился разыскивать Таню по адресу, который дали ему в Новогорском детдоме: он заезжал туда по пути. Там же он узнал и о Танином несчастье: наверно, Авдей Петрович писал брату об этом… Служит Савушкин на Дальнем Востоке с того дня, как окончил военную школу. Отпуск вот решил посвятить розыскам Тани…
О себе Савушкин рассказывал скупо. Таня заметила шрам на его щеке. Он сказал: «Так, было там одно дело, вот и осталась память…» Промолчал, что больше месяца вылежал после этого «дела» в госпитале, что неделю метался между жизнью и смертью и выжил, может быть, потому, что думал о Тане, жил ею, видел только ее… Медсестра наклонялась к его изголовью, трогала его горячечный лоб или поправляла подушку, а он чувствовал Танину руку, видел Танины глаза, волосы и, кажется, слышал даже теплое имя Ванек…
— Почему ты не написал мне ни разу? — спросила Таня.
Савушкин помедлил, достал портсигар.
— Не знаю… Так как-то получилось, — неопределенно сказал он. — У меня часто получается все не так, как надо.
Он задумался. Наверно, вспоминал тот день, когда на вокзале в Новогорске, провожая Таню в Москву, долго шел за поездом, как перечитывал после и комкал так и не отданную Тане записку. И будто снова сейчас улетал в бездонную синеву освобожденный, опьяневший от радости стриж…
— Ты, наверно, голоден, Ванек? — вдруг забеспокоилась Таня. — Ты же прямо с дороги, а я, бестолковая, и не подумаю!
Она засуетилась, распахнула буфет, задвигала ящиками…
Ваня попросил разрешения закурить. Спички упрямо не хотели зажигаться. Наконец он закурил… А Таня все шарила по ящикам и полкам: в буфете ничего не было.
— Ты знаешь, Ванек, — сконфуженно призналась Тани, — за последнее время я до невозможности распустилась: не завтракаю и не обедаю дома… Вот разве чаем тебя напоить?.. Нет, постой, я сбегаю сейчас в магазин и…,
— Сядь, посиди лучше, — попросил Савушкин.
Он долго искал глазами, куда бы выбросить недокуренную папиросу, не нашел и заткнул ее под донышко спичечного коробка. Повторил:
— Посиди. Мы потом съездим с тобой куда-нибудь… Ну, в столовую, что ли, или в кафе. Ты ведь тоже не ела?.. Сядь.
Таня села к столу. Тепло улыбнулась.
— Вот так, — сказал он и глубоко вздохнул. — Ты знаешь, мне до сих пор не верится, что я отыскал тебя. Вот хочу насмотреться и поверить. — Он тихо засмеялся.
— Ванек…
Таня нашла и крепко стиснула его руку.
— Как хорошо, когда вдруг встречаешь друзей, — сказала она и добавила — Да, ты ведь не знаешь еще: Громовы-то в Москве. Помнишь, ты тогда предсказывал? Мы у пруда в парке стояли…
— И звезды в воде были. Крупные-крупные, — задумчиво проговорил Савушкин.
— Ты все пророчил, что я Георгия встречу. Вот… встретила. Совсем недавно. Он артист филармонии, лауреат уже. А у меня так вот сложилось все.
Ваня молчал.
— Знаешь что, — неожиданно предложила Таня, — поедем сейчас к ним. Они тебя помнят… Поедем?
— В такую-то рань?
— Скоро девять. Какая же это рань? Поедем, Ванек!
— Если тебе так хочется, — вздохнул Ваня…
Георгий, конечно, Савушкина сперва не узнал. Не узнала и Ксения Сергеевна. Но, узнав, обрадовались неожиданной встрече с земляком. Усадили Савушкина завтракать. Он стеснялся. Ел мало и неохотно. А Таня, вдруг почувствовав себя хозяйкой, все время буквально пичкала его и почти не ела сама. Украдкой поглядывала на Георгия; ей казалось, что он внимательно наблюдает за ней.