Горн отпустил пуговицу и, взяв Алексея под руку, повел по цеху.
— Да так, Александр Иванович, — ответил Алексей, — признаться, просто девать себя некуда. Большущее дело сделано, как будто полегчать должно, а я прочитал сегодня на папке: «Автор проекта Соловьев А. И.» и такое чувство стало, будто я притворялся, что тянул; знаете, как лентяй несет бревно «втроем». Идет он между двух работяг, на чьи плечи оно взвалено, и пыжится — вот, мол, я какой! А сам едва плечом касается. Вот и я тоже… «Соловьев А. И.»!
— Это вы, собственно, о чем же? — насторожился Горн.
— Да о том, что автор проекта я, а проект делал дядя! Вы только правильно поймите, я товарищам вот как благодарен! Кабы не вы, все прокисло бы у меня. Ну и вот теперь сам вроде пустышки, на полдела башки не хватило. Смотрю в чертежи, а в иных такой страшенный туман, что хоть кричи, право! Вернее, там-то ясно, а здесь туман. — Он постучал себя ладошкой по лбу.
— Ах вот, оказывается, что! «Оделась туманами Сиерра Невада!» — воскликнул Горн. — Ну, позвольте мне, юноша, с вами не согласиться кое в чем, да, да! Радоваться надо, а не нос вешать! Мамаша — вы! Младенец явился на свет! А мы, все остальные, — бригада акушерок… — Горн похлопал Алексея по плечу. — Ну, а насчет туманцу я вам раньше говорил, разгонять нужно. Заряжайте голову этакими дальнобойными, всё иначе пойдет. А пока — грудь колесом, голову выше! Эх, Алексей Иванович, работищи-то нам с вами с этой линией сколько предстоит. Вот, когда руками за дело возьметесь, будьте спокойны, все в голове прояснится.
После разговора с Горном чуть-чуть полегчало. Алексей вернулся домой. Остановился возле палисадника. В Танином окне все еще горел свет, только теперь были задернуты занавески. Когда он поднялся на крыльцо, свет погас. Алексей вошел в дом, зажег свет и снова развернул папку с чертежами. «Завтра во вторую смену, — подумал он, — успею еще выспаться».
Сергей Сысоев пришел к Ярцеву злой и взволнованный.
— Не могу больше, Мирон Кондратьевич! Всё!
Он тяжело сел на черный клеенчатый диван, снял свою ушанку и, положив ее рядом с собой, устало откинулся на высокую диванную спинку. Руки его беспомощно легли рядом.
— Что случилось, Сергей Ильич? Расскажи толком, — попросил парторг.
— Выполнял я партийное поручение честно, крепился, терпел, а теперь, вижу, хватит! Нет больше никакого терпежу!
— Ну конкретно-то, в чем дело?
— В том, что никаких сил больше нет, конец пришел!
Сысоев поднялся, подошел к столу и, налив себе воды из графина, залпом выпил целый стакан. Потом утер губы и сел на прежнее место.
— Коммунисту истерика не к лицу, Сергей Ильич, — спокойно сказал Ярцев. — Давай отдышись и выкладывай, с чем пришел.
Несколько минут Сысоев сидел молча, собирался с мыслями, потом рассказал, наконец, о том, что привело его в возбужденное состояние.
Еще прежде он не раз просил перевести его со склада на родную столярную работу, по которой так соскучились руки. Но на том собрании, на котором было решено вводить рабочий контроль и дальнейшие обязанности Сергея Сысоева определились, как очень важные, он ничего не сказал и остался работать. Он и теперь продолжал бы работу, если бы не почувствовал, что не может справиться физически. Со сменами Озерцовой и Любченко все было благополучно. Они были очень аккуратны. Но когда дело доходило до Шпульникова…
Тут, собственно, и начиналась главная беда Сысоева. Без недоразумений, иной раз принимавших размеры скандала, почти никогда не обходилось, особенно, если за Шпульникова вступался Костылев. Постоянное заступничество начальника цеха привело к тому, что Шпульников совсем распоясался. Правда, Сысоев еще ни разу не уступил, но постоянные скандалы в конец измотали его, тем более что большинство рабочих смены Шпульникова считало, что все их горести и низкие заработки являются плодом какой-то необъяснимой неприязни Сысоева к их мастеру.
Чаша терпения переполнилась сегодня. Утром, придя на работу, Сысоев обнаружил возле дверей склада партию тех самых деталей, которые только вчера бесповоротно забраковал. Они лежали аккуратными стопками и, по всему видно, были приготовлены к сдаче. Приглядевшись, он обнаружил, что его карандашные пометки, сделанные вчера, просто-напросто счищены. Только их и не было, дефекты же — его наметанный глаз ошибиться не мог — остались. Попав в тупик, Шпульников пытался подсунуть вчерашний брак.
Шпульников работал во второй смене и на фабрике его не было, поэтому Сысоев пригласил Костылева и предупредил, что ни одной детали принимать не будет до тех пор, пока не появится сам мастер. Костылев не принял это всерьез, но детали понадобились сборщикам. Назревал простой… Костылев забеспокоился. Он сам пересмотрел всё, приготовленное к сдаче, и убедился, что бессилен «помочь» Шпульникову. Пришлось вызвать его из дому. Он пришел в воинственном настроении, снова рассчитывая на костылевокую помощь, и набросился с бранью на Сысоева, обзывая его придирой, склочником, подлипалой… Он перебирал детали и, поднося их к самому лицу Сысоева, шумел: