— Ну что в ней брак, ну что? От других хуже принимаешь, а мои из принципа в сторону, да? Тебе Любченко пол-литровки на квартиру таскает, думаешь, не знаю, да? Вот… Тебе и от Шпульникова того же требуется, да? Не дождешься! Вот… Не на того нарвался! — Шпульников сыпал оскорблениями и оглядывался по сторонам, отыскивая Костылева. Но тот предусмотрительно исчез по каким-то обычным «неотложным делам».
Сысоев сперва молчал, дал Шпульникову выговориться. Когда тот выдохся, веско сказал, сдерживая гнев:
— Забирай брак и девай куда хочешь, не запугаешь. Подмоги не жди, смотался твой начальник цеха, видишь, не идет выручать. А за оскорбления ответишь, понял?
Но Шпульников не понял. Он снова набросился на Сысоева и в конце концов вывел его из себя.
— Убирайся отсюда! — повысил голос Сысоев. — Можешь жаловаться!
— Буду жаловаться! В газету напишу! В райком партии поеду, расскажу, какой ты есть коммунист, продажная душа!
— Какой я есть коммунист, это мне перед партией моей отвечать, а не перед тобой! — стараясь сохранить внешнее спокойствие, едва сдерживая разгуливающиеся, издерганные в давних боях нервы, сказал Сысоев…
— Вот хоть верьте, хоть нет, Мирон Кондратьевич, — закончил он свой рассказ, — еще бы минута, и ударил бы я его! Не знаю, как удержался только. Вот и всё. Дайте нервы в порядок привести, помогите, пускай к батьке на «художественный» переведут. Истосковался я по столярству. Не мое это дело «блох» на складе ловить, не гожусь. Терпежу больше нет!
— Значит, все дело в том, что у коммуниста Сысоева «не стало терпежу»? — подвел итог Ярцев. — Что же сильнее-то: желание окончательной победы или «терпеж»? Выходит, им всё большущее наше партийное дело исчерпано. Так, что ли? — Ярцев сцепил пальцы рук и положил на них подбородок, опершись о стол локтями. Он не сводил с лица Сысоева спокойных, товарищески упрекающих глаз.
— Зачем так, Мирон Кондратьевич? — несколько растерянно проговорил Сысоев. — Я ж просто замены прошу. Дело ж не пострадает, нет ведь незаменимых-то.
— Конечно, нет. Есть просящие замену.
— Ну невмоготу раз! Мирон Кондратьевич, вы поймите! Есть кроме меня-то…
— Ты солдат? — вместо ответа спросил Ярцев.
— На Карельском сражался.
— Из-под огня бегал?
— Меня под огнем в партию принимали, — медленно и раздельно проговорил Сысоев глухим голосом.
Ну вот, видишь? А здесь, выходит, пускай другие коммунисты «под огнем», а Сысоеву работку полегче?
Сергей Ильич понуро молчал, покручивая пальцами тесемки лежавшей рядом ушанки.
— Вот объясни-ка ты мне, Сергей Ильич, — с какой-то мягкой задушевностью в голосе проговорил Ярцев, — неужели в мирные дни душа человеческая перерождается, а? Похоже это на людей ленинской закалки, как скажешь? Там — огонь, смерть — умирать стоя собирался, а здесь? От плевков побежал в кусты отлеживаться?
— Так я же…
— Ну, конечно, ты бы хотел, чтобы противники нашего большого дела, и твоего дела, заметь, хвалили тебя. А партийная-то организация надеялась… Ну что ж, поставим вопрос о замене.
Последние слова Ярцев произнес твердо. Он расцепил пальцы. Опустил руки на стол.
— Мне помочь надо, посодействовать, Мирон Кондратьевич, — начал Сысоев. Ярцев прервал его:
— Но ты же не помощи просил, а замены. Эх, Сергей Ильич! Разве годится партийную организацию на испуг брать? Да, кстати! Ты говоришь, Шпульников тебя в газету хотел?
— Пускай пишет! — махнул рукою Сысоев.
— Опоздал он. Кто-то опередил, — сказал Ярцев, разворачивая свежий номер газеты. — Вот, почитай. — Он протянул Сысоеву газету.
На третьей странице была статья под заголовком «Трудовые успехи северогорских мебельщиков». В ней говорилось о смелой инициативе коллектива, поставившего вопрос о контроле качества с головы на ноги и уже добившегося заметных успехов. «Грехи еще есть, но качество мебели изменилось неузнаваемо, — читал Сысоев, — это говорит самый строгий контролер, наш советский покупатель. Напряженно трудится производственный коллектив, направляемый партийной организацией фабрики и дирекцией…» Дальше перечислялись фамилии: «…беспартийный бухгалтер Е. М. Лужица… коммунист С. И. Сысоев, принципиальная строгость которого крепко помогает общему делу; промежуточный склад, возглавляемый им, стал непреодолимым рубежом для брака всех видов…»