— Я не знаю, как лучше объяснить, — ответил он. — Ну, понимаете… — Они медленно пошли дальше. Алексей долго собирался с мыслями. Наконец, он сказал: — Это когда человек свое место в жизни нашел, так я думаю… Нужно, чтобы… ну как это лучше сказать… чтобы человек врезался в жизнь, как сверло в твердый металл, и чтобы нагревался так же, и чтобы и трудно ему было, и радостно, и больно, и все это враз, понимаете? И всем чтобы от него горячо делалось… Может, и неладно и объяснил, только это я вам говорю, каким сам хотел бы быть хоть когда-нибудь, пусть за час до смерти!
— А любовь? — осторожно и едва слышно спросила Валя.
— Это само собой.
— А если места не нашлось человеку?
— Место для каждого есть.
— Ну, а не нашел если… не смог найти места, как тогда? Имеет он право любить?
— Кого? — спросил Алексей. — Кого такой любить будет? Самого себя только?
Проводив Валю до калитки, Алексей пожал ее руку. Он чувствовал, как впились в его ладонь ее пальцы.
«Славная она, — думал Алексей, засыпая в эту ночь, — только потерянная какая-то. Впрочем, возможно, это от неудач».
Валя долго не могла заснуть. Сон пришел тревожный, непрочный. Она все время просыпалась и всякий раз задавала себе один и тот же вопрос:
— Неужели я люблю только себя?
Засыпая, видела путаные сны. Под утро, когда сон пропал окончательно, она вновь задала себе тот же вопрос и ответила вслух, шепотом:
— Нет, себя я, кажется, ненавижу! — и расплакалась.
Сменным мастером Валя не проработала и месяца. Попав под начало Костылева, она фактически была предоставлена сама себе. Мебель она знала из рук вон плохо, в деталях не разбиралась, а обращаться к начальнику цеха не решалась, потому что не знала, куда деваться от его презрительной усмешки. Однажды она задала ему какой-то вопрос.
— И ничего-то вы не знаете, ничего-то вам впрок не идет, — Ответил Костылев, позевывая и безнадежно махнув рукой.
В следующий раз он так же спокойно обозвал ее грошовым специалистом, заявив, что на Валином месте со стыда сгорел бы задавать такие вопросы.
Каждый день всё больше выматывал силы. На работе Валя крепилась. Дома по вечерам плакала.
— Не к рукам тебе, Валя, эта инженерия, — стараясь успокоить ее, говорил Егор Михайлович. — Ну зачем ты в это дело сунулась? Видишь, какой компот получается?
— Не такой уж я бросовый человек, Егор Михайлович, — вытирая слезы, оправдывалась Валя. — Если бы помог мне кто! А то одни упреки слышу.
С Алексеем Валя встречалась редко: они работали в разных сменах. Да по правде сказать, она боялась встречаться с ним. Было стыдно за свои бесконечные неудачи. «Что он думает обо мне? — постоянно спрашивала себя Валя. — Вот тебе и место в жизни!»
Вскоре разразилась новая беда. Валя спутала схожие заготовки, пустив их в обработку совсем для другого шкафа. Костылев на этот раз был немногословен:
— Ну-с! На этот раз всё, девушка. Будет с меня.
Он повел Валю к главному инженеру.
— Место этой вот девицы на кухне — картошку чистить, Александр Степанович, — заявил он. — Забирайте от меня куда угодно.
Узнав в чем дело, Гречаник только покачал головой:
— Ну что мне делать с вами? — спросил он. — Я понимаю: вам везде тяжело, трудно, но как помочь?.. Эх, девчата, девчата! Ну зачем вы беретесь за это хлопотливое дело?
Вместе пошли к директору. Гололедов выслушал хмуро. Просверлив Валю маленькими и холодными, словно проковырянными на мясистом лице глазками, он произнес:
— Никчемные людишки!
Валя не выдержала.
— Вы не смеете! — крикнула она, чувствуя, как пересыхает у нее в горле. — Я никчемный инженер, я сама знаю! Без вас, слышите? А никчемным человеком называть меня кто дал вам право? Кто?.. Вам бы только давить… душу по ниточке выматывать! Вам бы только… только…
Горло перехлестнул какой-то липкий жгут. Слов и воздуха не хватило. Валя бросилась на стул и разрыдалась громко, не сдерживаясь.
Она смутно помнила, как ее увели, как пролежала она дома весь остаток дня. Утром ее снова вызвал Гололедов.
— Выбирайте: в цех к станку или в библиотеку, — сухо сказал он.
— В библиотеку, — не задумываясь, сказала Валя. «Только не к станку, — подумала она. — Это такой позор!» Что подумает про нее Алексей, все остальные? Быть у всех на глазах со своим стыдом, со своей неудавшейся жизнью!
Через день она уже принимала библиотеку.
Началась сравнительно спокойная и совершенно бесцветная жизнь. Никто не упрекал, не колол, не дергал… Изредка приходил Алексей. Она подбирала ему книги, журналы, и только это казалось настоящим делом, А он каждый раз тепло благодарил ее.