Георгий старался держать себя непринужденно и, чтобы не огорчить Таню, прятал новое и такое тревожное чувство первой ревности.
Понемногу чувство это росло, и, по мере того как приближался день Таниного отъезда, Георгий все больше и больше мрачнел. Его неприятно поражало изменившееся настроение Тани. Еще несколько дней назад она начала грустить и часто задумываться, что он, естественно, связывал с приближением дня отъезда. А с тех пор, как появился Савушкин, она заметно повеселела и оживилась. Он не знал, что это Таня просто боролась с собой, с наступающей печалью, чтобы и у него поддержать веселое настроение, убедить, что все будет хорошо, что разлука не окажется долгой. Не знал он и другого: почувствовав себя впервые за долгие годы счастливой по-настоящему, Таня гнала даже маленькое облачко от своего счастья, оберегая его от всякой тени, от всего, что могло омрачить его хоть самую малость.
Вместе, все трое, бродили они по московским бульварам, по улицам, по аллеям парков. Если Савушкин из такта пытался как-то отдалиться, Таня брала его под руку:
— Ванёк! Ну что это? Опять в сторону? Нет, нет, давайте последние дни в Москве проведем как полагается, — и смеялась.
Тревога Георгия усилилась, когда он узнал, что Савушкин уезжает не только в один день с Таней, но попросту вместе.
Последняя ночь — самое трудное время перед отъездом. Таня долго не ложилась. Вдруг сделалось очень грустно. Завтра она последний раз увидит Георгия. Как дождаться того дня, когда он сможет хоть ненадолго приехать к ней?
Заснула она уже на рассвете, по привычке обняв подушку, сегодня почему-то влажную под самой щекой.
Когда наутро пришел Георгий, Таня укладывала вещи и напевала что-то вполголоса, чтобы развеяться. Она бросилась к нему навстречу, а он стоял, отыскивая в ее глазах успокоение для себя, долго молчал, потом проговорил, заметно стараясь подавить волнение и тревогу:
— Татьянка, мне нужна правда, ты скажешь?
— Какая?
— Ты… любила его прежде?.. Савушкина…
— Георгий! Я ведь уже говорила тебе… Разве ты мне не веришь?..
— Я не хотел говорить с тобой об этом… старался держать в себе, но ты уезжаешь… и вместе с ним… и твое настроение все эти дни, — сбивчиво начал говорить Георгий, — и от этого так неспокойно…
— Успокойся, милый! — начала уговаривать его Таня. — Я из тех, кто любит один раз на всю жизнь… Он просто мой хороший товарищ. Вместе были в детдоме…
— Но зачем это ласковое Ванек?..
— Я знала его еще мальчонкой и всегда называла так… привыкла… Я прошу тебя, Георгий, не надо! Мне и так нелегко уезжать от тебя, а если знать, что ты не веришь мне, что сомневаешься, будет еще тяжелее… — Таня обняла Георгия и, поцеловав, сказала: — Я буду думать о тебе постоянно, каждую минуту… даже во сне!
Он облегченно улыбнулся и взял ее за плечи.
— Вот бы всегда мне видеть тебя такой! — проговорил он взволнованно.
— Я всегда такая…
Сборы подходили к концу. Чемоданы были уложены, только один из них все еще никак не хотел закрываться. Георгий взялся все переложить по-своему. Он занялся этим, пока Таня разглаживала дорожное платье. Несколько книг, вынутых из чемодана и стопкой уложенных на стуле, расползлись и шумно свалились на пол. Из раскрывшегося томика Пушкина выпал сложенный вдвое листок. Подбирая книгу, Георгий пробежал глазами страницу и подчеркнутые карандашом строки: «Печаль моя светла, печаль моя полна тобою». — Смотри, Татьянка, на твоих любимых стихах раскрылся! — Георгий прочитал вслух: — «И сердце вновь горит и любит оттого, что не любить оно не может…» — Он поднял выпавший из книги листок: «Если когда-нибудь понадобится тебе рука друга… понадобится такой человек, который жизни для тебя не пожалеет… я буду ждать… И это… самая чистая правда… слово мое самое твердое. Иван».
— Что это? — Георгий протянул Тане записку. Лицо его побелело.
Она удивилась его виду и серым губам, еще не поняв как следует, что произошло. Он принял удивление за растерянность уличенного.