Сидит девочка, что-то сосредоточенно рисует. Подходит воспитательница:
— Ты что рисуешь?
— Я? Бога, — уверенно отвечает она.
— Так его никто не видел.
— Теперь увидят.
«У всех романы, любовь, ревность, а у меня никак нет любви, хоть тресни. Болезнь, что ли? Влюбись, мне говорят. А как? Если только заговорю, чуть-чуть потрогаю, и она сама уже загорелась. На все согласна. Никакого процесса не получается. Прямо следует секс и дальше прилипание. Оторвать можно только с кровью. Не затормозить, какой-то я гасильник игры. Полагаются какие-то шуры-муры, тары-бары, фигли-мигли…»
Нынешняя власть поверхностно образованная. «Брошюрные дети». Обладатели «административных дипломов», «беззащитных степеней». Даже высшее ученое звание «академика» приобретают, имея позорный коэффициент цитируемости, то есть работы, абсолютно бесполезные для науки. Они командуют, они выступают, они на экранах, они в мантиях.
Его все знают по TV, но в науке никто. Его не цитируют. Если б не TV, никто не знал бы о таком ученом.
На него производили впечатление не те прогнозы погоды, которые сбывались, а ее непредвиденные капризы, ее выходки. Да и вообще все то, что не подчинялось: непредвиденные грозы, град, наводнения, землетрясения — это происходило, несмотря на все прогнозы погоды, сейсмические станции. Природа была непредсказуема, такой же, какой бывает человек. И то, что она не позволяла себя заранее вычислить, взбрыкивалась, было чем-то приятным. Ему нравилось, что она живет своей недоступной человеку жизнью, нелогичной, не зависимой от всемогущей науки. Он разделял существование на небо и землю. Небо было источником духовной жизни человечества, к небу человек обращался мысленно, всегда смотрел на него со страхом, с любовью; небо будило воображение. И огонь, и дождь, и град — все это было действием неба, но само оно оставалось недосягаемым и виделось ему как-то не материально, оно взирало сверху на него, оно его всегда видело и все могло — поразить молнией, цунами, и он воспринимал его иногда как чью-то волю. Он не смеялся над астрологией, звезды должны были что-то означать. И что-то определять в судьбе человека. На земле все менялось, небо было вечно, оно было таким же и у его предков, и будет и у его потомков.
Рано или поздно каждый из нас начинает прислушиваться к своему организму. Я не сразу дошел до этого. Он мне сигналил давно — оденься теплее; отдохни, ты устал; хватит, больше не пей… Отстань, я сам знаю — отмахивался я, и он обиженно смолкал. Иногда я отделывался от его укоров, особенно когда болел. «Ничего особенного, все пройдет, пройдет и это…» Проходило. Но не без потерь. Его советы мешали. С годами они звучать стали все тише, глуше. Я понял, что механизм портится. Или слух мой виноват. Не воспринимаю. Как перестаю слышать уличный шум из окна моего кабинета. Нет, так нельзя, так мы с ним потеряем друг друга. Ничего взамен него у меня нет.
Болезнь еще далеко, а он, организм, уже чувствует. Он мастер своего дела. Природа щедро наделила его способностями.
6–8 тысяч лет человеческой истории — это сплошь войны. Одна война переходит в другую. Что они дали человечеству? Повторялись из века в век. Чему они научили? Никаких уроков, никаких выводов для истории. Повторялись разрушения, гибель людей, народов. Мирные периоды были всего лишь паузы для того, чтобы совершенствовать оружие, стрелковое, атомное, химическое, биологическое.
Когда Владимира Яковлевича сделали директором института, он стал называть себя не «крупный ученый», а «укрупненный».
Студенты несли лозунг «Свободу заблуждениям!».
Став директором института, он больше вынес, чем внес.
К дому Антона Осиповича стал приходить какой-то незнакомец. Стоял перед его окном и смотрел. Иногда подолгу, минут двадцать, а по воскресеньям и дольше. Антон Осипович не стерпел, вышел, спросил: «Вам что-то нужно?» — тот покачал головой, повернулся и, не ответив, быстро ушел. Однажды он привел с собой двух мальчиков лет по десять. С ними постоял, и они ушли. Антон Осипович обратился в милицию. Там отказались выяснять, нет оснований, люди имеют право стоять на улице, если будут предпринимать какие-то враждебные действия, тогда другое дело.