Она хватает девочку за руку.
— Частники! Нате, подавитесь своим воровством! — она сует ей в карман свой мокрый сверток. — Хапалы, на, на!
Мясник выбегает из-за прилавка.
— Ты что ж к ребенку лезешь! Ребенок при чем?
— Пусть знает!
— На тебе мяса, бери сколько хочешь. Знаю я вашу публику!
— Не надо мне ничего, — уже исступленно кричит старуха. — Подавись! Подавитесь вы все нашей жизнью ограбленной! — Она замахивается сумкой на девочку, бьет ее, бьет Кусю. Девочка пятится к дверям, открывает их спиной, выбегает.
— Эх вы, женщина, — мать называется, — бросает старухе мясник и выскакивает за дверь.
Он бежит сквозь рыночную толпу, длинный клеенчатый фартук хлопает его по ногам.
— Погоди, Аллочка, стой!.. Подожди.
Народ расступается, не понимая, почему он гонится за девочкой.
— Украла, — догадывается кто-то. — Мясо стащила. У нее из кармана торчит.
Кто-то свистит ей вслед, кто-то кричит невсерьез, озорно:
— Держи ее!
От этих криков девочка мчится не разбирая дороги, лицо у нее слепое, портфельчик она обронила, она бежит через трамвайные пути, машины гудят, пронзительный визг тормозов.
— Остановите ее!
Его не слышно, он задыхается, хрипит.
Девочка сворачивает налево, еще налево, влетает с разбегу в кучу песка на панели, где идут дорожные работы. Падает навзничь, рыдает. Когда отец прибегает сюда, у него уже нету сил, он опускается рядом с нею на песок. Он держится за сердце, потный, испуганный, слышит, как судорожно всхлипывает дочь. Не может ничего сказать ей, так охватило ему сердце.
Встав на колени, девочка замечает в кармане курточки кости, выбрасывает их с ужасом. Ее колотит, слезы возвращаются к ней, она плачет навзрыд, горько, облегченно. Отец не решается прикоснуться к ней и слушать ее плач тоже не может. Слезы и пот мешаются на его одутловатом лице. Они сидят рядышком на куче песка и плачут. Любопытные останавливаются, постояв, молча идут дальше.
Кажется, Ганди сказал, что прогресс не умножение, а разумное сокращение своих желаний. С тех пор желания умножались и умножались. Мудрость бессильна.
«Ваш прибор сгорел, защищая свои плавкие предохранители», — так объяснял мне лаборант.
Курьерша знала нас всех по имени-отчеству и по фамилии, и жен наших знала, и адреса. А мы знали только, что ее зовут Шурочка. И оказалось, что за столько лет никто понятия не имел, как ее фамилия. Когда спросили Лахтину Александру Яковлевну, то мы сказали — такой у нас нет. И вдруг она поднимается и говорит: «Это я».
Он мечтал сделать у себя в саду пантеон умершим друзьям, всем им поставить камни, памятники с надписями, с эпитафиями.
В Китае висел лозунг «Четыре зла: мыши, мухи, комары, муравьи».
«Уничтожим мышей, они мешают двигаться к счастью».
«Пока есть, кто мешает, происходит движение к счастью».
На съезде депутатов председательствовал иногда Нишанов, это было очень весело, мы записывали за ним его фразочки вроде «Проблем у нас полный рот».
Наша жизнь резко отличается от европейской. Улыбчивость — она ведь располагает к общению. У официанта улыбка это пролог к «приятному аппетиту». Допустим, в немецкой пивной официант перекинется шуткой, поболтает. Демократичность не исключает уважения к посетителю, не уничтожает дистанции.
Пересекая границу, я попадал в европейское тепло иного нравственного климата. Беспричинная улыбка появляется на губах как знак привета. Краски становятся ярче, жизнь человечнее.
Собственно, что нам мешает улыбаться друг другу?
Вряд ли какая-то статья, обращение уговорят людей улыбаться. Нужно воспитание, нужен пример, нужна культура общения. Мне почему-то кажется, что культура Петербурга могла бы сделать его улыбчивей. Ему вовсе не идет быть хмурым городом, слишком он для этого красив.
Разумеется, в Штатах улыбка рекламная, показная, резиновая улыбка, показатель благополучия, хочешь не хочешь — улыбайся. На всех фотографиях белозубая, жизнерадостная, она плавает над всей Америкой, сама по себе, единая, многомиллионная, подобно улыбке Чеширского кота из «Алисы в Стране чудес».
Европейская улыбка, она для меня выглядит естественней, в ней больше воспитанности, меньше принуды. Допустим, еду я в метро, случайно встречусь взглядом с кем-то и получаю в ответ улыбку, короткую, небольшую. Что она означает, да ничего особенного, просто знак приветливости. Нет, пожалуй, что-то еще — открытость человека, дружелюбие. Меня это ни к чему не обязывает, разве что к встречной улыбке. Но, как я чувствовал, собственная ответная улыбка — это всего лишь легкое движение лица, оно не бессмысленно, оно порождает во мне некоторую приятность моего настроения.