— Давай!
Сильная струя воды ударила в соты радиатора, густым белесым веером полетели брызги. В облачке поднявшейся водяной пыли вспыхнула маленькая радуга, и казалось, что над головой Андрея ярко засемицветилась волшебная корона.
Феня завороженно смотрела на мерцающую радугу. С ее лица сбежала улыбка: девушка углубилась в какие-то нежданные мысли и не заметила, когда Андрей кончил промывать радиатор. Опомнилась от его требовательного голоса:
— Закрывай!
Быстро перекрыла воду, уложила на место шланг и повернулась к Андрею, снова лукаво-улыбчивая.
— Ну, чего зубами светишь? — с грубоватой нежностью спросил Андрей. — Если нравлюсь — скажи.
— Хватит с тебя одной Маринки. — Феня от избытка веселья и озорства показала язык.
— Может, Маринка меня и не любит?
— А за что такого любить? От тебя же за версту керосином несет! Вот и получай… дулю. — И Феня протянула свернутую в маленький комочек записку. — От нее.
— Чего ж раньше молчала?! — возмутился Андрей. Ему теперь были ясны насмешливые ужимки Фени, и он быстро развернул записку. С недоумением прочитал:
«Андрюша, сегодня я не выйду на берег. К нам приехал один человек, и мне надо побыть дома. Не сердись!
Марина».
Недоумение сменилось тревогой. «Что за человек?» А тут Феня подлила масла в огонь:
— Так что, Андрюшенька, отоспись сегодня. А если и завтра Маринка будет занята, то уж быть по сему: я на лодке с тобой покатаюсь.
— Что, и завтра?.. — Андрей съедал глазами Феню.
— Может, и послезавтра. — С наигранной блудливостью Феня отвела глаза в сторону. — Человек этот не на день в Кохановку приехал.
Андрей ничего не понимал. Ядовитым жалом притронулась к сердцу мысль:
«А не потому ли так мерзко улыбался вчера Федот?»
Вспомнились его слова: «Будешь сюсюкать, переметнется к третьему».
По таинственному виду Фени и ее насмешливым глазам было видно, что она знает нечто большее, чем написано в записке. Но уязвленное самолюбие не позволило Андрею расспрашивать. Он только сказал:
— Заедь к Маринке и передай, что я буду ждать ее обязательно. Никаких человеков!
— А если у них там личные разговоры о… строительной науке? — Фепя, сгорая от нетерпения, чтобы Андрей начал расспрашивать ее, кокетливо повела глазами.
Андрей был в смятении: «У них… личные разговоры…» Его воображение услужливо рисовало картины тяжкой измены Маринки.
Не глядя на Феню, спросил:
— Так заедешь?
— Пожалуйста! — В голосе Фени прозвучало разочарование.
— Скажи, что у меня важные новости. — И Андрей включил мотор.
Когда развернул комбайн, красная машина уже вихрила пыль по дороге за посадкой.
17
Юра Хворостянко научился мыслить обстоятельно и глубоко. Да и ничего удивительного в этом: позади школа-десятилетка, мучительные и безрезультатные мытарства с поступлением в Киевский политехнический институт; затем служба в армии и наконец строительный техникум. К тому же книг он успел прочитать великое множество, из которых твердо усвоил, что литературные персонажи делятся на положительных и отрицательных.
Часто размышлял Юра о своей жизни, как о начале посредственной книги, но его несколько успокаивало то, что он в ней был наделен чертами безусловно положительного, с большими перспективами героя.
Закончив техникум, Юра Хворостянко получил назначение в Будомирский район по своей просьбе, хотя отец предлагал ему интересное место в областном центре. Это обстоятельство позволило Юре окончательно проникнуться к себе уважением. И оно росло еще больше, по мере того как его мать, Вера Николаевна, отговаривала от «безрассудного шага», доказывая, что нынче «хождение в народ» не модно, ибо «народ уже не тот», что «в глубинке» много своих талантов, и Юра не сумеет там ничем выдающимся проявить себя. Не помог даже решающий аргумент Веры Николаевны: если Юра хочет приручить свою «дикарку из Кохановки», то он должен быть рядом с ней здесь, в Средне-Бугске, где Маринке надо учиться еще целый год.
Юра настоял на своем, хотя отец, согласившись с ним, в то же время держал себя как-то странно. Он посмеивался, похлопывал Юру по плечу, явно любуясь его ростом и добрыми устремлениями. Но в глазах Арсения Никоновича играла снисходительная улыбка. Потом отец сказал:
— Ладно, дерзай. Но если понадобишься здесь, не петушись — вмиг переведу.
— Зачем понадоблюсь? — удивился Юра.
— Всякое может быть, — загадочно засмеялся Арсений Никонович. — Вдруг меня передвинут в район. Не оставлять же такую квартиру?
Юра пожал плечами, и было неясно, согласен он со словами отца или нет. Во всяком случае, он попросил отца заручиться у руководителей Будомирского района обещанием, что молодого техника-строителя Хворостян-ко пошлют не куда-нибудь, а только в ничем не выдающуюся Кохановку.
Мать скрепя сердце покорилась судьбе и заявила, что поедет провожать Юру в Кохановку, для чего папа должен заказать на службе машину. Но и на это Юра ответил категорическим отказом. К Кохановке он доберется один, и «демократическим» транспортом — рейсовым автобусом, а через год, когда Маринка закончит техникум, и Арсений Никонович по просьбе Юры устроит ее в областном центре (за это уж никто отца не упрекнет), и когда затем Юра женится на Маринке, он сам поклонится родителям — попросит у них транспорт, чтобы переехать «по семейным обстоятельствам» в Средне-Бугск. Все просто и ясно, как в арифметической задачке. У Юры тогда будет пусть небольшой, но стаж работы на периферии, он обретет в связи с женитьбой душевное равновесие, поступит в заочный институт, и книга его жизни продолжится более увлекательно и ярко, согласно способностям, какими судьба не обделила Юру, и учитывая его внешность, которая с первого взгляда располагает к нему людей. Юра — высокий, широкоплечий; лицо у него приветливое, открытое, золотисто-голубые глаза смотрят на всех с доброжелательностью и душевной щедростью. Он, конечно, понимает, что красив, но держит себя так, чтоб каждому было ясно: красоту Юра ставит ни во что, ибо главное в мужчине — быть мудрым, уметь работать и дружить.
Итак, Юра Хворостянко поехал в Кохановку.
Павел Платонович Ярчук вернулся с полей в контору разбитый от жары и от тревоги — закромам в этом году не быть из-за недорода полными.
Когда зашел в кабинет, на него дохнуло прохладой глинобитных стен. Расстегнул прилипший к спине белый чесучовый китель, кинул на вешалку соломенный капелюх и с удовольствием сел за стол.
В эту минуту появился Юра Хворостянко. Познакомились.
Павел Платонович уже знал, что в колхоз назначен техник-строитель, и был немало рад этому. Ему понравилась «твсрдинка» в глазах Юры Хворостянко; с надеждой подумал, что обрел наконец дельного помощника по строительству.
На столе появились листы ватмана и кальки с планами и проектами. Особенно выделялось пожелтевшее полотнище с планом строительства новой Кохановки.
— Иллюзии, — горестно вздохнул Павел Платонович, когда Юра с заинтересованностью склонился над красочным полотнищем. — Размах был богатырский, а удара не получилось. Заложили пять домов и вот уже четвертый год строим. О полной реконструкции села и думать перестали. Гоним вверх только производственные помещения.
И Павел Платонович невесело стал рассказывать, что нет ничего хуже, чем строиться, когда под боком ни кирпичного завода, ни леса, отведенного под порубку, ни даже камня — самого обыкновенного. Правда, поступают фондовые материалы, но их с трудом хватает на хозяйственные постройки. А что касается жилых домов, так «кампания» уже позади.
Несколько лет назад и газеты часто писали о сельском жилом строительстве, и на совещаниях в районе «давали установку». Павел Ярчук даже съездил в Киев на Выставку достижений народного хозяйства, где построена образцовая улица из типовых коттеджей такой красоты, что сердце немеет от восторга. Долго осматривал их, прикидывал, что лучше будет для Кохановки и что дешевле обойдется. Мечтами витал в облаках, да позабыл учесть финансовые возможности колхоза, надеясь на государственные ссуды.