Г-жа Лемуан. Мой бедный мальчик, я допустила неосторожность. Сама не знаю, как это я так забылась… (Едва не планет.) Но вообще-то удивительно, что этого не случилось гораздо раньше. Эдме поняла, что ты мне писал обо всем.
Клод (после недолгой паузы, решительно). Тем лучше. Видишь ли, мама, меня ужасно угнетало, что я обманываю ее; сколько раз я корил себя за это! Если бы не какая-то смутная боязнь, я бы ей давным-давно признался…
Г-жа Лемуан. Что за слово!
Клод. Но ведь я обещал ей ничего тебе не рассказывать.
Г-жа Лемуан. Потому что она этого потребовала. Но по какому праву?
Клод. Не важно. Я обязался.
Г-жа Лемуан. Но вспомни же, наконец: она грозилась уехать, даже, может быть… Так что это вроде обещаний больным.
Клод. Что бы там ни было, но с тех пор, как были восстановлены ее силы, с тех пор, как я ее вылечил — я должен был все ей сказать: она бы поняла. Ты же сама всегда говоришь, что нужно доверять. Правда, давая это обещание, я был уверен, что сдержу его. И затем, однажды… сам не знаю почему — я ведь не чувствовал себя более одиноким, чем обычно, — я тебе обо всем написал.
Г-жа Лемуан. Тебе не в чем виниться!
Клод. Я поступил с ней, как с ребенком…
Г-жа Лемуан. В конце концов, Клод, прошло столько времени…
Клод. А какой взгляд она бросила на меня, уходя… О! Он мне так знаком… Мама, все, чего я добился с таким трудом, — все это я, вероятно, потерял.
Г-жа Лемуан. Получается, что из-за меня…
Клод. Нет. Я один виноват. Я сразу же попрошу у нее прощения.
Г-жа Лемуан. И ты собираешься так унижаться перед той, которая… я-то хорошо знаю, что никогда не смогу простить ей.
Клод. Это слово, мама, имеет смысл только для нас двоих.
Г-жа Лемуан. Она никогда не стоила тебя!
Клод. Когда я думаю о том, что это прощение дало мне… об этом душевном покое, ощущении некой силы, которая — заодно с моей волей, но не подменяет ее… Именно с того дня мир озарился для меня. Прежде я продвигался на ощупь, впотьмах… Испытание, мама: до этих страшных месяцев слово «испытание» было для меня пустым звуком. Но когда переживаешь то, что мне довелось пережить…
Г-жа Лемуан. Она и не догадывалась, что творилось в твоей душе.
Клод. Решающим в испытании было именно то, что она не поняла происходящего во мне. Я был совсем один… с Ним. И вот, шаг за шагом, я чувствовал, что ее доверие ко мне возвращается. Как она, бывало, смотрела на меня, когда ей казалось, что я занят другим! Этот немой призыв в ее глазах! У меня было ощущение, что я помогаю выжить… спасаю от гибели что-то бесконечно хрупкое. Первое время, возвращаясь домой по вечерам, я всякий раз готовился услышать, что она уехала, чтобы соединиться с тем человеком! Я уверен, что в течение очень долгого времени она еще думала об этом… верила, что хочет этого. Но на самом деле их разделяла какая-то сила. И вот однажды я внезапно совершенно явственно почувствовал, что это кончилось — что она больше не думает об этом, — что мы оба одержали верх! Не надо плакать, мама. Я не должен был воскрешать в тебе эти воспоминания…
Г-жа Лемуан. Помяни мое слово, она еще причинит тебе горе!
Клод. Как же было хорошо раньше — когда мы еще не знали страданий… Но сейчас мы бы уже не могли так. Каждый нес крест другого, каждый приносил жертву ради другого. Мы словно обогатились… стали лучше, да, лучше…
Г-жа Лемуан. Как прекрасно ты умеешь выразить все это! (Вытирает слезы.)
Клод. Там звонок. Это, должно быть, Франсис. Ты извини — мы отпустили служанку, я пойду открою.
Г-жа Лемуан (одна.) Слишком добр, слишком великодушен. (Сокрушенно качает головой.)
Клод возвращается и вслед за ним в гостиную входит Франсис.
Клод. Дружище, ты ведь должен был прийти к завтраку.
Франсис. Мне нужно было посмотреть больного в Жуа-ан-Жоза; я вернулся только к двум.
Г-жа Лемуан. Когда ты ел?
Франсис. Полчаса назад, в баре-автомате. (Клоду.) Так все в порядке? На днях некто из консистории говорил мне о тебе. Подумай-ка, они очень высоко тебя ценят! Ты словно загипнотизировал своих прихожан, они прямо-таки боготворят своего пастыря.