Близилась зима. С неба срывался редкий снежок, река стыла, покрывалась серой чешуей тонкого льда. Пароход, на котором плыли Федор и Дима, уходил последним в верховья Камы.
На пристанях, кроме хлеба, купить было нечего. Но однажды путешественники сторговали у татар по дешевке половину конской ноги. Кок сварил ее, а потом долго клял бедных пассажиров:
— Испоганил котел кониной... Тьфу!
Кляча была старая, мясо жесткое и непривычное на вкус. Дима ел конину, кривясь и зажмурясь, а Федор похваливал:
— Ешь, ешь, от поганого не треснешь, от чистого не воскреснешь. Лошадь, да она чище любой свиньи! Зачем тебе сало?
Когда Федору надоедал пейзаж — голые рощицы, унылые деревушки на берегах Камы, стаи грачей и угрюмые волны, он в сотый рае принимался расспрашивать Димку о Харькове и харьковчанах.
Дима отрывался от книги.
— Корнеев? Я ведь уж тебе говорил — в бегах, как и Володька Кожемякин... Базлова в тюрьме. Тутышкина выпустили, но на Сабурку не вернулся. Стоклицкие подались на Кубань... Фрося будто бы отошла от организации.
— Ивашкевич?! Вот не ожидал, — удивился Федор. — А ведь казалось, в огонь и в воду. Если бы не она, меня бы сцапали.
— Еще покажет себя, — успокоил его Дима. — Уж очень охранка взялась за подполье, а интеллигенция перепугалась. А помнишь Володю Наседкина? Он тогда сбросил с крыши на солдат Охотского полка огромную пачку листовок.
— Ну-ну, что с ним? Как же, помню, бедовый юноша!
— Сделал, как ты ему присоветовал, — поступил добровольно в армию. Сказал: «Буду вести революционную работу среди солдат!» Что еще... Да! По приказу харьковского губернатора арестован гудок «отца» — паровозостроительного завода...
— Ври, да не завирайся! Гудок —не человек.
— Сам видел, как его сняли, опечатали. Ростом с меня, словно пятиведерный самовар, и тоже медный! В котельной распоряжался полицмейстер: «Теперь уж этот горластый не будет звать рабочих на забастовки, служить преступной связью меж заводами».
— Смешно и наивно! Болван. Разве этим революцию остановишь?
Неделя в дороге. У пристани Камско-Воткинского завода пароход, на котором плыли Федор и Дима, поставили в затон до весны. Реку уже властно схватывал тонкий ледок. До Перми по Каме еще верст триста, напрямую двести, а до ближней станции железной дороги — около ста. И деньгам опять конец. Не то что телегу нанять — на харчи ни копейки! А тут еще груз — нелегальный, опасный.
Однако что раздумывать? Сергеев и Бассалыго подтянули пояса и зашагали к станции по замерзшей кочковатой дороге. Хоть одеты были легко, но через версту от них повалил пар. Диме поклажа казалась стопудовой. Он предлагал:
— Давай спрячем ее в лесу, а потом приедем за ней.
— Столько тащили, а теперь бросить? — говорил Федор и взваливал на себя двухпудовую корзину. Холодно, ноги от голода подкашиваются, но литературу надо доставить в Пермь.
Оглянувшись на трубы Боткинского завода, Федор сказал:
— Знаменитое предприятие! Такое поискать.
— Да ну его! — Дима вытирал пот и клал в рот щепотку снега. — Завод как завод... Грохот, копоть и соки из рабочего выжимают.
— Да будет тебе известно, что здешние умельцы-мастеровые сработали шпиль для Петропавловской крепости в Питере.
— Если мне и придется любоваться Петропавловской в натуре, то лишь из-за твоего упрямства. — И Дима с сердцем оттолкнул от себя корзину. — Безумие! В первой же деревне нас задержит староста.
— Нельзя нам заявляться в Пермь с пустыми руками, — упрямо твердил Федор.
Села обходили стороной, спали в лесу. Оборвались, продрогли и отощали. Три дня добирались до станций, а там сели на платформу, груженную чугунными чушками.
Вот наконец и желанная Пермь!
УРАЛ — СТОРОНКА РАЙСКАЯ
Созвав городской комитет, Федор представил пермякам Диму и остальных прибывших товарищей. Они обогнали его в пути. Диму назначили пропагандистом, его брата Костю — военным организатором, а Саше Васильеву поручили держать связь с партийными организациями губернии. Нашлась работа и Роосохатскому. Мария Игнатьевна сидела надувшись и наконец взорвалась:
— Наговорил мне ваш Артем про этот Урал! Дескать, не край, а сущий рай. А у вас тут уже в ноябре за двадцать градусов мороза! Знала б — оделась потеплее. Уговорит и покойника...
Все расхохотались. А Федор смущенно улыбнулся:
— Не волнуйтесь, Мария Игнатьевна! Приобвыкнете... Скоро здесь небу станет жарко. Поедете в Кунгур — он южнее Перми, и организация там самая сварливая, беспокойная — озябнуть не даст.
Когда смех утих, Федор высказал свои соображения. Революция пошла на убыль, но правительство чувствует себя неуверенно и потому созывает Вторую Государственную думу. Надеется обмануть народ этой жалкой подачкой, утихомирить его революционный пыл. Но изменилась тактика большевиков — не бойкот, а участие в выборах! Дума должна стать местом для обличения самодержавия.