— Раз, два, три, четыре…
Когда досчитал до пятнадцати, рука его дрогнула, он досадливо поморщился. Потом покосился на Марию Ильиничну, внимательно следившую за его руками, и сказал равнодушно:
— Десять меньше, десять больше — велика ли разница?
Наполнив рюмку водой, Проханов подал ее Марии Ильиничне.
— Выпей, Марьюшка, легче будет.
Она послушно выпила.
— Ну, вот и славненько. А теперь послушай, что я тебе скажу. Ты помнишь газетную статью? Ту, что писал этот христопродавец…
— Профессор Осаков? — поспешно спросила Мария Ильинична; она совсем уже пришла в себя, хотя все еще настороженными глазами следила за руками Проханова. Эти руки заставляли ее трепетать от страха. От них зависело — быть или не быть ее ребенку. — Помню, помню, батюшка.
Он болезненно поморщился, потом внимательно посмотрел на нее и равнодушно спросил:
— Ты ему ничего не ответила? Кажется, собиралась…
Мария Ильинична едва сдержала крик. Значит, он знает о ее угрозе написать в редакцию. Слышал эти слова единственный человек — его посланец. Неужто это он ее… тогда в парке?
Подозрение ослепило Марию Ильиничну, но чувство самосохранения, а еще больше инстинкт матери заставили ее ответить как можно спокойней:
— Нет, батюшка. Хотя, каюсь, хотела писать. Очень было обидно…
— Сейчас не до исповеди, — сухо оборвал ее Проханов. — И без того упустили время… — Он помолчал, подумал и требовательно сказал: — Так вот, Марьюшка. Надо сегодня же написать ответ этому еретику.
— Как написать? — изумилась Мария Ильинична. — Все, что я думала?
Проханов холодно взглянул на нее.
— Нет мне дела до твоих дум. Напишешь то, что я тебе скажу.
— Хорошо, батюшка, — тотчас согласилась Мария Ильинична.
Она поняла единственное: ее ребенку пока ничто не угрожает, а все остальное ее не касалось. Лишь бы он не тронул ее больше. Она напишет что угодно и куда он захочет, лишь бы жил ребенок, лишь бы родить его. Пусть только он ее не тронет.
Она заплакала от радости и облегчения. Но тут же спохватилась.
— Когда писать? Сейчас? — Мария Ильинична поспешно стала подниматься.
— Полежи маленько, — остановил ее отец Василий, — Я сейчас подготовлю все,
— Хорошо, батюшка. Я полежу.
— Ну, вот и славненько! Давно бы так… Проханов улыбнулся: все складывалось отлично.
Минут через сорок Мария Ильинична сидела за столом и старательно выводила буквы на листах, вырванных из школьной тетради.
— Да ты не спеши, — раздраженно заметил Проханов: он сидел с ней рядом и внимательно следил, как она пишет. — Начни-ка сначала…
Мария Ильинична послушно взяла чистые листы, но все же не удержалась, чтобы не бросить настороженного взгляда на его руки. Проханов перехватил этот взгляд и досадливо поморщился.
— Пиши отсюда, — ткнул он пальцем на плотный белый лист бумаги с готовым машинописным текстом. — Видишь?
— Вижу, батюшка.
Отец Василий удовлетворенно хмыкнул, но промолчал. Мария Ильинична, положив палец на готовый машинописный текст, начала писать.
«Уважаемая редакция! Прошу этот мой ответ переслать А. А. Осакову, бывшему профессору богословия, автору статьи «Встреча в пути».
Я не могу удержаться, чтобы не написать вам по поводу вашего выступления в газете.
Вы пишете: «От горя сильный ищет исцеления в труде и деятельности, горечь мыслей рассеивает чтением, слезы растворяет в пленительной красоте искусства, а от одиночества спасается меж людей».
Но я к разряду сильных не отношусь. Жизнь моя из-за тяжелых утрат не имеет теперь ни цели, ни смысла…»
«Господи! Чепуха-то какая! — с неудовольствием подумала Мария Ильинична, но, испугавшись своих мыслей, быстро взглянула на Проханова. Однако тот потерял, кажется, к ней интерес и думал о чем-то своем. — Ну и ладно… А насчет моих целей ты врешь. Заиметь бы мне малыша. И ничего мне не надо…»
Тут Мария Ильинична оборвала себя и торопливо заскрипела пером:
«…В душе моей образовалась пустота, бездонная, холодная, страшная.
Вы — человек, назвавшийся нравственным руководителем… Дайте мне средство от этой пустоты! Я страдаю. Дайте мне лекарство, но только такое, которое душа моя примет и будет ей легче,»
«Ох, если бы мне такое средство?» — опять оторвалась от текста Мария Ильинична.
«…Но заранее скажу, что такого лекарства вы мне, профессор, не дадите, потому что его нет, кроме веры в Христа.
Вы мне сейчас скажете: «А пафос труда для построения светлого будущего?» Но разве могут материальные блага удовлетворить и насытить бессмертную душу человека?