Я пишу не то, что чувствую. Я пишу то, что считаю нужным. То есть, мое письмо политично.
Типичный сюжет антиутопии — забывание (стирание) прошлого. Стирают прошлое фантастические тоталитаристы, боевые строители «космических рейхов».
Сама идея мне более чем близка, ибо я не нахожу в прошлом ни прелести, ни особого смысла. Я вязну в нем, как в болоте и не испытываю требуемую обществом сентиментальность и (или) священный трепет.
Россия же — аномальная зона анти-антиутопии. Куда не ткнешься, тебе тычат прошлым (как историческим, так и частным). При том, самое удивительное, хранят здесь самые скучные, самые банальные образцы прошлого. Хорошего, напротив, не помнят и видеть не желают. Россия является ахроничной территорией, в которой вектор времени смотрит не вперед, а назад.
Есть такая форма трусости — бегство в смерть. Кажется, Россия, здесь — геополитический пациент — в предчувствии мирового апокалипсиса, взявшийся бряцать оружием в заведомо проигрышном сценарии. Такое поведение, как правило, кончается комичным и позорным поражением. Особенно, в случае, когда чаемый апокалипсис не наступает. Это и будет та самая «гибель империи», что в книгах описана. Классика жанра.
Когда я говорю «советское» я не всегда имею в виду советское как уродливый феномен пост-«русского» (именно в кавычках!) общества.
По большому счету — советское — это определенный стиль. В неотретушированой Рифеншталь Германии — много советского. В стивен-кинговской деревеньке с архаичными христианскими табу — как ни странно — тоже. Практически в любом как и европейском, так и американском ток-шоу — советское, буквально все.
ГДРовские районы, отдельные ландшафты и пейзажи в бывших соцстранах — советские по определению. И даже обабившиеся (смягченными чертами лица и полнотой) — Джоли и Белуччи — нестерпимо советские. Не хватает только павлопосадского платка, да соболей.
Здесь одна религия — распределенная нищета. Имена у нее могут быть любые, как и формы — религиозные, метафизические, экзистенциальные, социальные. То, что противостоит нищете — капитализм и (или, желательно) — его лучшие прогрессистские формы.
А всего-то что надо русскому человеку — пожить в нормальных условиях. Так ведь не дадут-с.
Числа
В интеллигентском демонстративном презрении к деньгам есть что-то мерзкое и невыразимо подлое. Подлое по отношению к народу, в первую очередь. Нечто его унижающее, легализующее его нищету.
В презрении этом есть и нечто патологически-угодливое по отношению к так называемой «элите». «Пусть хоть кто-то хорошо поживет», и «Авось и нам перепадет (с барского стола)» — это оттуда. В презрении этом есть и омерзительное самоуничижение, болезненная терпеливость, переходящая в мазохизм.
И есть что-то подло-предательское по отношению своему кругу, к ближайшим же друзьям, на которых смотрят с глубоко запрятанным, но все же заметным постороннему наслаждением. «Мы страдали, и ты пострадай» — говорят они всякому бедствующему, особенно — бедствующему гению — таково их пролетарское вполне, социалистическое, садистическое представление о справедливости.
И хватит о метафизике уже, заврались. Так и пишите на входе во всякий сельский предбанник ада — «Денег нет. У клубе будут танци.»
Когда я говорю — современный мир, я имею в виду — лучший мир. Лучший — из возможных.
Но Невозможное — лучше. И оно — не мир
Политическое — рационально. Политическая иррациональность, возведенная в культ — основа нынешней российской политики. И именно поэтому — вызывает отторжение.